– Есть две причины. Во-первых, мне, возможно, придется выступить свидетелем на суде. И Маеве, наверное, тоже. Мне нужна защита.

– Разве у тебя не остался мой оберег, который я сделала для тебя в прошлый раз?

– Конечно, остался. Но мне нужно больше… гарантий.

Она медленно встала, подошла к прилавку в глубине шатра и сделала вид, будто задумчиво перебирает разложенные товары. Она открывала мешочки с сухими травами, нюхала их содержимое, что-то отодвигала в сторонку, что-то клала в холщовый мешочек. Туда же, в мешочек, отправился и амулет – зачарованный ведьмин узел, – который она приготовила заранее. Вот так, проще простого.

– Нет… то есть спасибо, амулет тоже не помешает, но мне нужно больше. – Питер смущенно почесал бороду. – Господи боже, я сам выговаривал своей жене, что она верит в такие вещи.

– Так что тебе нужно, если не амулет?

– Если, не дай бог, случится самое страшное… Если мы с Мае… Если Лейда останется сиротой…

Хильда не смогла скрыть потрясения:

– Ты сейчас говоришь не всерьез?

– Ганс – ее крестный. Но он по полгода пропадает в море, а у тебя никого нет. Никого, о ком надо заботиться, вот я о чем.

Она поморщилась. Почти незаметно, но Питер все же заметил. Он быстро встал, привлек ее к себе, стиснул в объятиях, слегка приподнял над полом, прижался бедрами к ее бедрам. Он чуть ослабил объятия, давая ей соскользнуть вниз – очень медленно, – пока ее ноги не коснулись пола. Его руки сдвинулись ниже, так низко, что это уже становилось опасным.

– Я хочу быть уверен, что ты присмотришь за Лейдой. Если с нами что-то случится… Хотя я уверен, что ничего не случится. Но… дай мне слово, что ты никому не позволишь обидеть мою малышку.

Даже сквозь плотную юбку она ощущала обжигающий жар, исходивший от его тела. Она знала, что, если его подтолкнуть – самую малость, – она получит его прямо здесь, на грязном полу.

Ей вдруг захотелось его ударить, влепить пощечину с такой силой, что у нее у самой онемеет ладонь. Она смотрела ему в глаза, борясь с этим порывом. Питер неправильно истолковал ее пристальный взгляд, принял его за приглашение, и его ненасытные руки потянулись к ее ягодицам.

Надо бы взять тебя прямо сейчас. И стонать громко-громко, чтобы слышал весь рынок. И ударить тебя по губам, чтобы разбить их до крови.

Но она лишь убрала прядь волос с его лба, и ее рука почти не дрожала.

– Я всегда буду ждать тебя здесь, ты же знаешь.

Питер уронил руки. Он ждал от нее не такого ответа.

– Я знаю, да. – Он поцеловал ее в щеку, но без прежнего пыла. Все желание внезапно пропало. – Takk, старый друг.

Хильда отстранилась, обиженная переменой его настроения.

– Если когда-нибудь она тебя бросит…

– Такого не будет.

Она отошла еще дальше, скрестила руки на груди. Время покажет.

– А вторая причина?

Он помедлил:

– Хочу тебе кое-что показать. – Он подхватил с пола мешок, который принес с собой. – Только пообещай сохранить это в тайне.

Она посмотрела на мешок, перевела взгляд на Питера и тряхнула головой, сбросив волосы с плеч.

– Тайны – это мое ремесло.

Еще прежде чем в небе собираются тучи, я чувствую зудящую дрожь в перепонках у меня между пальцами. Будет дождь. Мама просыпается до рассвета. Мне слышно, как она разжигает огонь в очаге, кипятит воду для чая. Вскоре дом наполняется запахом овсяной каши. Я спускаюсь по лестнице, несу в руке ночной горшок. Прохожу мимо часов. Ничего не изменилось после того, как я вчера нажимала на тот выступ сбоку. Глупые часы. Я ставлю горшок у задней двери и подхожу к очагу. Мама стоит у распахнутой настежь передней двери, смотрит на улицу. Я встаю рядом с ней и тоже смотрю. Дождь льет стеной, все поле затоплено водой. Тропинка, ведущая к дороге, превратилась в большую лужу.

И только потом я вижу плетеную клетку. Она стоит на крыльце, ее дверца открыта, словно ждет, когда что-то в нее залетит или, наоборот, вылетит. Я гадаю, зачем мама вынесла ее на крыльцо.

Мама молчит. Я уже собираюсь ей рассказать, откуда взялась эта клетка, но тут папа кричит сверху:

– Маева, что, бога ради, ты делаешь? Ты же насмерть простудишься, женщина. Возвращайся в постель.

Мама указывает на клетку:

– Не запирай дверцу, дитя. Нельзя держать в клетке свободное существо.

Она возвращается в дом.

Я выхожу на крыльцо и встаю на колени. Ночью кокон раскрылся, из него выбирается что-то темное. Наконец ты проснулся! Крошечная черная лапка высовывается из щели, щупает воздух. Такая тоненькая и хрупкая, ее движения медленны и осторожны.

Я размышляю над мамиными словами.

Если оставить клетку открытой, ее обитатель наверняка улетит. И если он улетит, я никогда не узнаю, что это было. А ведь это подарок от папиной подруги, на мой день рождения!

Папа зовет меня в дом.

Я закрываю клетку.

* * *

Мама легла и уснула. Папа ходит по комнате из угла в угол, ждет, когда кончится дождь. Дождь все никак не кончается, и папа злится.

– Мне надо в город, малышка. Надо поговорить с доктором.

Наконец, уже в полдень, мама кричит из спальни, просит папу сходить покормить животных.

Он раздраженно закатывает глаза и только потом замечает, что я за ним наблюдаю. Он улыбается мне и предлагает пойти вместе с ним, но мама решительно против:

– Хочешь, чтобы наша дочь простудилась и умерла?

Папа не спорит, идет один. Но перед тем как уйти, он указывает на холщовый мешок, висящий на крючке у двери.

– Там материя на твое новое платье, Лей-ли. С днем рождения!

Я улыбаюсь, но это не настоящая улыбка. Она только снаружи.

– До моего дня рождения еще несколько дней. К тому же мама болеет.

– Хильда сделала тебе очень дорогой подарок Лей-ли. Надо уже начинать шить. Ты сама выбрала вермильон, и она похвалила тебя за хороший выбор, – шепчет он и гладит меня по щеке. – Наверняка твоя dukke сейчас у нее, и они вместе пьют чай.

Хильда.

– Нет, папа. Dukke больше нет. Она умерла.

Я не знаю, откуда я знаю. Но это правда.

Папа смотрит на меня странно, потом выходит из дома, громко хлопнув дверью.

Я открываю мешок и вынимаю большой отрез ткани, мягкой и теплой на ощупь. Мама зовет меня сверху, велит принести новую ткань – «и побольше воды, дитя», – чтобы она начала шить мне платье. Я медленно поднимаюсь по лестнице.