Так не бывает, не может быть… Это наверняка ты, в другом облике…

А потом его руки – человеческие, незнакомые, грубые – прижимают ее к камню.

* * *

Она лежит неподвижно. Ее глаза открыты.

В небе над нею кружатся птицы. Волны ласкают ей ноги.

Меня здесь нет.

Ее тюленья шкура вроде бы рядом, но до нее не дотянуться. Обмякшая маска с поникшими усами – ее единственный свидетель. Меня здесь нет. Меня нет…

Она чувствует, как какая-то часть ее существа уносится в небо. Парит высоко над водой, озадаченная происходящим внизу.

Его тело бьется в нее, его руки давят ей на плечи. Кости у него на бедрах острые, точно ракушки и камни под ней. Его жесткая борода колет ей шею. Его зубы вонзаются в мочки ее ушей, в плечи, в грудь… Меня-здесь-нет-меня-нет…

Разложенные на камне ракушки врезаются ей в кожу.

Оставляя глубокие кровавые следы из осколков.

Потом у нее на спине останется шрам. В форме пятиконечной морской звезды.

* * *

Время собралось воедино. Нити – спутанные обрывки, перебитые крылья – вытянули ее из глубины. Она вырвалась на поверхность, хватая ртом воздух. Легкие жгло как огнем. Незримые пальцы отпрянули, стерлись, как давние воспоминания.

– Мае, пожалуйста. Здесь такой холод… Иди в дом. Ты нужна нашей дочке.

Питер стоял рядом с поилкой, держа в руках одеяло. Его голос дрогнул, когда он увидел ее отекшее лицо.

– Ты нужна мне.

Маева выбралась из корыта. Где я? Что со мной?

Питер развернул одеяло в руках, чтобы укутать ее и согреть.

Она прошла мимо него, словно не замечая. Ее обнаженное тело уже было сухим.

Она свисала, как куль тряпья, с ветки дерева. Для такой крепко сбитой старухи ее тело раскачивалось легко, будто дитя на качелях – дитя, глядящее на корабли на горизонте. Ее ноги болтались на ветру.

Был отличный денек для повешения: солнце сияло вовсю, зимний прибрежный ветер носился в толпе зевак, развевал пряди волос, задирал женщинам юбки, срывал шляпы с голов мужчин. На казнь собралась вся деревня.

Он сидел на верхушке дерева, откуда было все видно. Он не различал лица, но знал, что среди всех собравшихся лишь один человек проливал слезы, жалея старуху. Маева стояла чуть в стороне от толпы, рядом с нею стоял бородатый мужчина и крепко держал ее под руку.

Этот мужчина – муж – не плакал. Но беличьи чувства подсказали ему, что человек был взволнован. Нервничал и боялся до дрожи.

Все остальные были исполнены чувств совершенно иного рода.

Мстительные и довольные в своей праведной правоте.

Слова, словно произнесенные вслух, явственно прозвучали у него в голове, хотя это была не его мысль.

Он вдруг осознал, что он здесь не один, наверху, скрытый среди ветвей висельного дерева. Он обернулся, уже зная, что сейчас увидит. Старуха переступила черту между жизнью и смертью. На ее сморщенной шее по-прежнему висела петля, как веревочное ожерелье.

God morgen, старая.

Она помахала ему рукой. Широко улыбнулась. Игриво взбрыкнула призрачными ногами.

Он кивком указал на толпу. Никто о тебе не горюет – никто, кроме нее. Он произнес эти слова на стрекочущем беличьем языке, указав лапами на Маеву.

Старуха пожала плечами. Это не горе, а чувство вины, причем совершенно безосновательной. Он почувствовал, что это правда. И страх за ребенка. Но моя смерть защитила их всех.

Держась за ствол дерева, она воспарила на несколько дюймов над веткой и вытянула одну ногу, наслаждаясь вновь обретенной свободой от тела.

Ты ждал ее долго – и эту синюю малышку.

Он оцепенел, вдруг преисполнившись подозрений.

Ее смех рассеялся на ветру, тихий, как шепот листьев. Не бойся, я не стану тебе мешать. Она раскинула руки, удерживая равновесие.

Он отбежал к самому кончику ветки. Тебя прислали сестры?

Мне предоставили выбор. Уйти в другой мир или еще ненадолго остаться здесь. Она уже начала таять. Я решила остаться. У меня есть неоконченные дела.

Бельчонок встревоженно наблюдал, как она исчезает. Затем вновь оглядел людскую толпу. И задумался, уж не с Маевой ли связаны эти дела.

Питер всей грудью вдыхал холодный морской воздух, такой приятный и свежий. Он чувствовал радостное насыщение, словно залпом выпил ведро воды после долгих лет жажды.

Сегодня был хороший ветер, достаточный, чтобы вывести траулер в узкий пролив между бирюзово-синей водой и плавучими льдинами. Весь пейзаж состоял из бледнейших оттенков белого, от моря до гор. Улов вышел знатный – хватит, чтобы прокормиться до конца зимы.

Лучше и быть не может, размышлял Питер.

Он старался не думать ни о чем, кроме окружающей белизны. Старался не думать о ссоре с Маевой.

Ганс указал на тучи, клубившиеся над горами.

– Надвигается снежная буря. Еще одна остановка, и пора возвращаться домой. – Он подвел лодку поближе к плавучим льдинам и бросил якорь. – Жена, наверное, уже соскучилась по тебе.

Я уверен, что нет. Питер натянуто улыбнулся, но ничего не сказал.

Его до сих пор передергивало при одном только воспоминании о ссоре, случившейся у них с Маевой после повешения. Ее слова резали его сердце острее ножа.

Ты стыдишься меня. Стыдишься нашей дочери. Ты хочешь, чтобы мы исчезли…

Почему ты не женился на ком-то другом? Взял бы себе женщину поуступчивей.

Ты все еще любишь ту рыночную потаскуху? Отвечай, черт возьми.

Его ответы – жестокие, грубые. Страшные.

Моя жизнь была проще, пока я не встретил тебя. С Хильдой все было… легче.

Ты была очень даже уступчивой, если помнишь.

Хочешь вернуться обратно в ничто? Лежать голышом на камнях, чтобы каждый, кто окажется рядом, мог тебя взять? Да ради бога.

Малышка плакала, и кричала, и никак не могла успокоиться. Все Маевины обвинения были безосновательны, но она не желала ничего слушать. Лейдины вопли вторили крикам матери пронзительным эхом и врезались ему в голову, словно лезвие топора. Каждое слово, каждый вопль – все глубже и глубже, пока он не почувствовал себя расколотым в щепки. Его жена – и его дочь – вдруг стали чужими, далекими. Неузнаваемыми, непостижимыми существами. Ему казалось, он сходит с ума. Его терпение дошло до предела, о котором он даже не подозревал. Когда он нашел ее у сарая, лежащую без чувств в корыте с водой, он чуть было не бросил ее там одну. Он никогда не признался бы в этом вслух, но жена его разрушала.