Суть ведь в чем: мужчины оправдывают изнасилование тем, что раз женщина вызывающе оделась, значит, сама и спровоцировала. Сама этого хотела.

Помните в новостях: в дом вламывается грабитель и заодно насилует восьмидесятилетнюю бабульку! Зачем? А она была в облегающем халате. Она сама этого хотела!

Понимая, какими мудаками бывают мужчины, я придерживаюсь той мысли, что шутить можно обо всем, даже об изнасиловании. Приведу небольшой отрывок:

Стоило пошутить об изнасиловании, как на меня ополчились феминистки. Феминистки хотят установить контроль над языком. И не только они. У нас в стране желающих наберется большая компания. Я не придираюсь к феминисткам. Я вообще против них ничего не имею.

Я согласен с большей частью феминистских идей, о которых читал. Например, с тем, что мужчины в большинстве своем – тщеславные, невежественные, жадные, грубые животные, которые, того и гляди, угробят планету. Я согласен с теорией, что придуманные ими технологии вцепились в нашу планету мертвой хваткой.

Нашу Землю-матушку СНОВА ИЗНАСИЛОВАЛИ! Угадайте, кто?

«ЭЙ, ОНА САМА ЭТОГО ХОТЕЛА!»

Оглядываясь назад спустя годы, я понимаю, что идея альбома «Как глушат культуру в Нью-Йорке» зародилась уже в 1990-м И когда я представил одноименное шоу 25 апреля 1992 года на сцене театра «Фелт форум» (в «Мэдисон-сквер-гардене»), перед 6500 зрителями – результат превзошел все ожидания. Поезд прибыл к месту назначения.

Это мое любимое шоу на «Эйч-би-оу», но дело не только в любви. Это была новая вершина, совсем новый уровень. Мой личный рекорд, к которому я так долго шел, образец для будущих программ – с точки зрения профессионализма, артистизма и авантюризма.

Мы посвятили его Сэму Кинисону – он погиб за две недели до шоу в аварии, случившейся по вине пьяного водителя.

В апреле 1992 года патриотизм был еще на подъеме – война в Персидском заливе закончилась год с небольшим назад. Многие воспринимали эту войну позитивно и до сих пор так считают, хотя Пентагон продолжает скрывать, с чего все началось. Материалы о так называемых иракских зверствах в Кувейте были сфабрикованы родственницей королевской семьи Кувейта. Спутниковые снимки Министерства обороны США с «массовыми скоплениями у границы Саудовской Аравии» иракской армии на самом деле зафиксировали голую пустыню. Рискованно, конечно, было пускать по национальному телевидению «Ракеты и пенисы в Персидском заливе», но мы учли и этот риск.

Я решил брать быка за рога, пока публика мне активно симпатизировала. Да и номер был таким энергичным и заводным, что отмахнуться от такой идеи было невозможно. Звучала она не то чтобы непатриотично, а скорее – не в унисон со всеми.

Америка любит войну, говорил я. Так повелось, что каждые десять лет у нас новая война. Нас хлебом не корми, дай разбомбить на хрен какую-нибудь страну, где живут темнокожие. Только темнокожие. В последний раз мы бомбили белых, когда наказывали немцев. Они хотели властвовать над миром, а это наша забота!

Дальше я переходил к своей теории о том, что война – это вообще про мужчин, которые размахивают друг перед другом своими членами. Мы бомбим любого, у кого, как нам кажется, член больше. Именно поэтому ракеты, самолеты, снаряды и пули имеют форму члена. Америка испытывает непреодолимую потребность всадить свой национальный член как можно глубже в чужую страну…

Идеи я выхватывал отовсюду, нанизывая шутку за шуткой, мысль за мыслью; очередная идея только подтверждала предыдущую. Жизнь без устали подбрасывала новые зашквары. Наш язык выдает нас – знакомая история то и дело повторялась.

О войне мы говорим в терминах подросткового сексуального сленга, которым Америка привыкла описывать мужские проблемы. Во Вьетнаме мы не «кончили». Мы «прервали». Слабаки! Когда вы трахаете целые народы – включая женщин и детей, – вы

не должны останавливаться, пока никого не останется в живых.

Под конец каждую фразу встречали аплодисментами. Думаю, первое время многих удивляла манера исполнения – я такого еще никогда не делал. Удачное сочетание юмора, идей и образного языка смягчало даже ту неловкость, которая возникала, когда кто-то говорил: «Вы так не гоните, я видел, тут кто-то пришел с ребенком».

Я начал осознавать, что в моем распоряжении теперь есть новый мощный инструмент, хотя пользовался я им с тех пор нечасто. Я выходил на сцену не только чтобы рассмешить. Моя задача состояла в том, чтобы на полтора часа завладеть вниманием аудитории. Вызывая смех, конечно, а еще – блистая мастерством, подачей идей, словесной эквилибристикой, но самое главное – заставляя думать. Прекрасный пример – «С планетой все хорошо», которым заканчивался альбом «Как глушат культуру в Нью-Йорке». По сути, это эссе о том, насколько бессмысленным и ограниченным кажется мне весь экологизм, сводящийся к попыткам спасать исчезающие виды.

Никогда еще я не использовал такой глобальный подход. Люди привыкли видеть свою задачу максимум в спасении исчезающих видов или предотвращении глобального потепления. Я же докапывался до сути проблемы: наш вид слишком самонадеян.

Эта проблема возникла давным-давно, когда, уверенные в своем превосходстве над природой, мы стали самонадеянно пытаться ее контролировать. Так же самонадеянно думать, что мы должны ее спасать, в то время как мы не способны позаботиться даже друг о друге. Земле не нужно, чтобы мы ее спасали. Она существует четыре с половиной миллиарда лет, пережила гораздо более страшные бедствия, чем какой-то вид всего ста тысяч лет от роду, который начал серьезно гадить только в эпоху промышленной революции.

Мы вообразили себе, что несем угрозу этой невероятно мощной самокорректирующейся системе? Планета избавится от нас как от каких-нибудь крабов. Забудьте о спасении исчезающих видов – МЫ и есть исчезающий вид.

С планетой все хорошо. Это нам кранты. Это мы исчезнем. Оставим после себя кучу целлофановых пакетов, а потом, когда Земля переработает и их, от нас не останется и следа…

От исполнителя, который не застрахован от провала, такая серьезная вещь требовала гораздо больше смелости, чем «Ракеты и пенисы в Персидском заливе». Я включил ее в свою программу за несколько месяцев до шоу в «Мэдисон-сквер-гарден», и зал отвечал мне долгим ироничным молчанием. Но по реакции зрителей уже в конце я понимал, что им нравится. Случалось, минуты тянулись, а никто не смеялся, но я на это и не рассчитывал. (Молчали в тех местах, где не было шуток.) Тишина в зале не смущала ни меня, ни зрителей – все равно мне удавалось увлечь их, точнее – мы все были увлечены.

Успех «Планеты» окрылил меня, я понял, что на сцене можно рисковать – пока удается заинтересовать людей, увлечь и завладеть их вниманием. И все время смешить при этом необязательно, иногда пусть и удивляются, пусть на их лицах читается: «Круто! Как здорово это у него выходит!» Пока я с этим справляюсь, я выполняю условия нашего договора.

Смех не единственное доказательство успеха. Боже, какую свободу я ощутил, когда это понял! Многомесячные гастроли только укрепляли меня в этой мысли, а ощущение свободы все росло. И когда я вышел на сцену «Фелт форума», то даже в тишине я чувствовал, как хорошо принимает меня этот огромный зал. Я не слышал смеха, но ощущал волну одобрения, коллективное «Да!». Аудитории явно нравились мои мысли. В небольших залах я не припомню такой реакции, там зрители стараются лишний раз не высовываться. А тут, затерянные в людском море, они дают волю эмоциям.