это не звучало так по-советски напрямую, но у хиппи повсеместно де-факто были «входные критерии», которым требовалось соответствовать. И хотя они не были прописаны в виде хипповских «программ», все равно часто возникали вопросы, касающиеся идеологии, на которые отвечали самопровозглашенные хипповские лидеры. А ношение знаков различия было общим как для социалистического государства, так и для контркультуры 1960‐х. Безусловно, западные хиппи в своей почти всепоглощающей преданности символизму невольно брали пример с государственных идеологий первой половины XX века. И коммунизм, и фашизм оба преуспели в создании жесткой системы символов, которая была понятна всем и которая обходилась без текста как средства коммуникации[515].

В-вторых, несмотря на то что западное хипповство, попав в среду советских молодых людей, значительно видоизменилось, многие его важные черты из тех, которые сделали движение на Западе в 1960‐х таким новаторским и захватывающим, все же прорвались через железный занавес. Скороходова не ошибалась, приписывая хиппи желание выйти за рамки стилевых норм и не бояться опасностей жизни. (Также она выступала вполне «в стиле», заявляя о своем желании нарушить границы при помощи примеров, а не абстрактных терминов. Это очень похоже на то, как Хантер Томпсон характеризовал стремление западных хиппи описывать себя посредством деталей, а не обобщений.) В конце концов, на Западе 1950–1960‐х молодежная контркультура была реакцией против домашней послевоенной идиллии, комфорта пригородной жизни и нежелания рисковать у поколения, которое поставило стабильность превыше всего. Привлекательность хиппи по всему миру была в том, чтобы в своей жизни совершить что-то «смелое». И Ересько, и Скороходова действительно очень сильно рисковали: для одного все закончилось тюремным сроком, для другой — учреждением для «трудных» подростков. И вся севастопольская компания была ненадолго арестована после того, как они устроили небольшое массовое представление[516].

В своем стремлении структурировать хипповство Ересько вовсе не ограничивался формами, позаимствованными из советского общества. Львовское отделение КГБ конфисковало у него дома блокнот, полный всякой писанины, стихов и размышлений, которые выглядят уже не такими советскими, а гораздо более универсальными: например, там есть список из девяти принципов, которые были бы так же уместны и где-нибудь в хипповской коммуне в Калифорнии:

1. Быть самим собой.

2. Люби ближнего.

3. Природа должна стать твоим домом.

4. Нет разницы — он или она — все равны.

5. Уничтожай все барьеры, препятствующие общению людей.

6. Сделай любовь лозунгом сегодняшнего дня.

7. Любите цветы и не делайте из этого политики.

8. Идеология и религия — для идиотов.

9. Пусть звучат священный смех и священные вопли[517].

Интересно сравнить эти пункты с манифестом, в 1988 году написанным московскими хиппи, которые даже не слышали о существовании Ересько и его группы. Сходство и совпадения, несмотря на расстояние и разницу во времени, дают основание предполагать, что у молодых людей действительно было некое общее представление о том, что значило быть хиппи. Положение под названием «О понятии „Цветочное движение волосатых“ (хиппи) в СССР 1988–89 гг.» было создано Сашей Художником и Борисом Волчеком. Как и Ересько, они изложили все по пунктам:

1. Полная гармония с природой.

2. Любовь ко всем проявлениям природы.

3. Хиппи несет мир всюду, где появляется.

4. У хиппи творческие мысли и поступки. Хиппи проницательны.

5. Хиппи, ощущая противоположности мира, больше смотрит на единство, чем на борьбу.

6. Хиппи подчиняется мировому Закону Гармонии. Считает, что своим примером можно изменить окружающий мир.

7. Хиппи осознаёт себя человеком Вселенной (имеется ввиду космическое ви́дение)[518].

Сходство этих двух документов, между которыми двадцать лет разницы, можно объяснить тем, что их авторы ориентировались на западный идеал, который, в их советском восприятии, застыл во времени. Западные хиппи конца 1960‐х годов были настоящим ориентиром для тех, кто находился на Востоке, даже если последние и добавляли свой язык и ритуалы в то, что проникало к ним через океан. Далее Ересько записывает в свой блокнот хипповское кредо в виде стихотворения: «Я хиппи и этим горжусь». И хотя начало звучит вполне как западный текст, к концу оно очевидным образом начинает быть похожим на пропаганду революционного и военного времени: «Без насилия, мирно и ровно, / Мы пойдем навстречу рассвету, / Не сметут нас войны подковы, / Не смутят нас дурные приметы»[519]. Показательно, что Ересько, как говорят, собирался повторить эпатажную выходку Эбби Хоффмана, разбросав денежные банкноты, правда, не с галереи Нью-Йоркской фондовой биржи, а с крыши гостиницы «Первомайская» на улице Ленина во Львове. Он хотел этим продемонстрировать, что люди предпочитают деньги, а не коммунизм. Однако львовские милиционеры оказались расторопнее своих манхэттенских коллег. Ересько был опознан и арестован еще до того, как успел начать свою акцию[520].

При всем этом убеждения западных хиппи не могли полностью перенестись в среду советской молодежи из‐за глубоко укоренившейся местной специфики. Например, Ересько жил на послевоенной советской Украине, в городе, переполненном украинскими националистическими настроениями. Здесь, по сути, только недавно закончилась гражданская война. Эта обстановка в какой-то степени объясняет некоторые из наиболее загадочных аспектов его хипповского мировоззрения. «Президент хиппи» коллекционировал фашистские реликвии и иногда появлялся на встречах со своими хипповскими приятелями одетым в нацистскую форму, со свастикой на плече (это подтверждается фотографией КГБ, на которой конфискованные нацистские знаки отличия лежат рядом с его значком хиппи). У него также нелегально хранился пистолет ТТ. (Позже один его знакомый утверждал, что Ересько славился своей любовью к пистолетам и это была лишь часть его оружейной коллекции[521].) Последнее не было чем-то необычным для послевоенного СССР, а особенно для Западной Украины, но плохо сочеталось с пацифистскими убеждениями, которые Ересько (согласно его записям) также разделял. Документ КГБ говорит о том, что последователи Ересько носили черные галстуки со свастикой и крестами (собравшись вместе 7 ноября, в день Октябрьской революции), поэтому львовские кагэбэшники называют их «фашистами» и «украинскими националистами»[522]. (Похоже, Ересько действительно увлекался украинским национализмом и историей УНО, но его сторонники ко всему этому были, в принципе, равнодушны[523].) В то же время Ересько записывал свои вдохновленные flower power идеи на русском, а не на украинском языке, и среди его арестованных друзей был по крайней мере один студент-еврей (украинские националисты обычно относились враждебно к евреям, считая, что те поддерживают коммунистов)[524]. Вся эта мешанина из идей и символов говорит о том, что он черпал их из любых доступных ему антисоветских источников и использовал ради провокации. К такому выводу пришел Алик Олисевич, который на протяжении многих десятилетий был самым активным хиппи Львова. В 1974 году Алик познакомился с Ересько (который из‐за перенесенного в детстве полиомиелита