образом сильно повлияло отношение к чернокожим в США — понятно, что американскому движению за гражданские права уделялось много внимания в советской прессе. Он вклеил в свои тетради вырезки газетных статей про ку-клукс-клан и государственное насилие, творившееся на американском Юге, и прокомментировал их по-русски и по-английски. Он был увлечен историями о Диком Западе со всеми его ружьями и пистолетами, иллюстрируя их художественными коллажами и заголовками вроде «Сердце современного ребенка наполнено ядом капитализма»[531]. Он вклеил фотографию позирующих с винтовками мексиканских ковбоев (или революционеров?), сопроводив ее цитатой из культового советского романа 1930‐х «Как закалялась сталь»: «Биться в одиночку — жизнь не перевернуть». Написанное им стихотворение о Второй мировой войне отражает глубоко укоренившуюся в советском сознании идентификацию как со страданиями, так и с победой, а также содержит пацифистское послание с призывом не допустить повторения ужасов войны, среди которых Солнце особенно выделяет Бабий Яр и Освенцим. И хотя интонации стихотворения соответствуют тяжелым воспоминаниям о Великой Отечественной войне, публиковавшимся в 1960‐х, обращение к теме Холокоста в то время не было еще обычным и принятым в официальном дискурсе (и, конечно, Солнце не употребляет это слово и вообще никак не упоминает евреев)[532].

В общем и целом со страниц этих тетрадей на нас смотрит искренний подросток, который хочет изменить к лучшему весь мир и себя самого, который верит в силу коллектива и остро чувствует несправедливость. Когда во второй половине 1960‐х Юра познакомился с миром хиппи, ему не пришлось так уж менять свои убеждения, чтобы принять новый стиль, появившийся здесь вместе с музыкой, которую он любил, и одеждой, о которой он мечтал. И хотя, конечно, он знал, что официальная культура вряд ли одобрит рок-музыку, он также понимал, что многое из хипповского мировоззрения хорошо сочетается с советскими идеалами, особенно теми, в которых еще оставалось что-то революционное. По словам одного очевидца, в какой-то момент Солнце хотел основать коммуну хиппи где-то в Молдавии и даже пытался обсуждать свой проект с кем-то из комсомола[533]. Как видно из его записей, он надеялся на то, что хипповские идеи смогут ужиться с советскими принципами. Солнце цеплялся за иллюзию, что, как только советское общество поближе познакомится с хиппи, они получат заслуженную поддержку. Он, очевидно, полагал, что, если бы только хиппи могли показать, на что они способны, советская официальная система раскрыла бы им свои объятия как законным детям революции.

Ил. 41. Страница из блокнота Юрия Буракова: «Биться в одиночку — жизнь не перевернуть». Из личного архива В. Буракова

Здесь интересно отметить, как по-разному оценивали окружающие роль Солнца как идеологического лидера. Многие считали его первостатейным пьяницей и компанейским парнем, которому, однако, не хватало интеллекта, чтобы определять идеологию хиппи. Особенно резок по отношению к идеям, лежавшим в основе центровой Системы, был Артемий Троицкий. Признавая, что советские хиппи разделяли идеи свободной любви и пацифизма, он утверждает:

Больше никакой идеологии не было — это я могу сказать абсолютно точно. И всякие эти столпы московского хиппизма типа того же Юры Солнца — у них не было никакой идеологии. Я общался с ним, мне говорили: «Вот это наш главный хиппи». Я у него стал спрашивать, какие книги он читал. И понял, что он вообще ничего не читал. Это был такой харизматический секси-парень, окруженный большим количеством девушек[534].

Маша Арбатова, которая познакомилась с Солнцем уже после демонстрации 1971 года, рассказала о своем разочаровании по прочтении его рукописи «Бегство», которую он передал ее подруге Тамаре. По ее словам, это была беспомощная попытка графомании[535]. Андрей Мадисон тоже вспоминал, как Офелия дала ему тетрадь с рассказами Солнца и ему «пришлось красной ручкой исчеркать все страницы»[536]. Другие, например Кест и Лонг, более снисходительно относились к своему другу Солнце, отдавая должное его проницательности и литературному таланту[537]. Подавляющее же большинство приятелей, включая его лучшего друга Владимира Солдатова, никак не оценивали его идеологические умозаключения и литературные упражнения, да и вообще не интересовались ими[538]. Утверждение Троицкого, что Солнце ничего не читал, не совсем верно. В его тетрадях можно встретить стихи Пушкина и Лермонтова, а также ссылки на другие литературные источники. И все же Троицкий, Арбатова и Мадисон были выходцами из семей, считающих себя интеллигенцией, в которых детям прививали чувство интеллектуального превосходства и высокой культуры в качестве основных ориентиров. Солнце же, несмотря на увлечение его отца историей, вырос в доме советского военного, воспитывался в духе традиционного советского образования, которое не требовало критического мышления (а вовсе даже наоборот). Моя коллега из России (историк по образованию), расшифровывавшая его тетрадки, пренебрежительно заметила, что рассказы Солнца написаны в духе соцреализма. Она увидела то, что также отметили Арбатова, Мадисон и Троицкий, но что мое собственное западное чутье не смогло уловить: Солнце вышел из неинтеллигентского советского среднего класса. Сам он, похоже, тоже потом решил, что обойдется без писательской славы. Случилось ли это потому, что он опасался критики, или потому, что решил, что не все разделяют его идеализм, а может быть, потому, что чувствовал, что в хипповской жизни нет места текстам, но, так или иначе, записанные им размышления и рассказы никто так и не увидел, хотя у него и были одно время амбициозные планы опубликовать их в официальной советской печати. Самиздат же однозначно был не для него. Все должно было быть официально[539].

Мне в школе не преподавали произведений социалистического реализма, поэтому, читая рассказы Юры, написанные сорок лет назад, я увидела в них очень увлеченного человека, чья политическая активность была не менее серьезной, чем у его американских сверстников, даже если в ней и невозможно не заметить следы советского воспитания. Солнце не был ни теоретиком, ни великим писателем, как не были ими лидеры Хейт-Эшбери или Гринвич-Виллидж. Он интуитивно уловил важное значение этой новой «штуки», появившейся на мировом горизонте, настоящей революции в жизни молодого поколения, и был полон решимости использовать ее для своей страны и своих товарищей. Вот что он пишет в своем рассказе про антивоенную демонстрацию в Москве:

Наконец-то мы сможем показать, что мы далеко не хулиганы, пропивающие свой досуг. А нормальные, такие же как и все остальные люди, что нас тоже интересует жизнь страны, всей