Та обобщенная характеристика языческих верований прибалтийско-финских народов, в рамках которой должны были сказаться и вепсские народные религиозные представления, выглядит так: «Суть же скверные молбища их лес и камение, и реки, и блата, источники и горы, и холми, солнце и месяц, и звезды, и озера, и, проста рещи, всей твари поклоняхуся, яко богу, и чтяху и жертву приношаху кровную бесом, волы и овцы, и всяк скот, и птицы».

Конечно, «молбищами» становились далеко не всякий лес и не всякие «камение». Речь идет, очевидно, о священных рощах и каких-то святилищах, в которых объектами почитания являлись либо каменные изделия, либо изображения, высеченные на камне, либо кучи камней вроде лопарских сейдов.

Вопрос о почитании леса, священных рощ решается сравнительно просто путем привлечения данных этнографических наблюдений над некоторыми чертами религиозной жизни вепсов. Само собой понятно, что вепсы, жившие в течение веков в окружении леса, зависевшие от леса, от успешной охоты и иных промыслов в том же лесу, весьма долго сохранявшие подсечную систему земледелия, организация которой была сопряжена с тяжелой, напряженной борьбой с лесом, относились к нему вообще с особым почтением, перенося это чувство и на рощи, и на отдельные деревья. Ближние соседи вепсов, карелы-ливвики считали, например, что нельзя лечь спать под деревом, не спросив у него разрешения: Kuusi, laske minun nuote uokse! ’Елочка, пусти меня спать на ночь!’. Такой же обычай существовал у оятских вепсов. Достаточно, далее, присмотреться к тому факту, что христианские церкви и часовни у вепсов, карел и северных русских всегда или почти всегда строились в еловых или сосновых рощах, что, помимо того, еще сравнительно недавно некоторые участки наиболее старого леса вепсами и русскими, например, Пудожского края почитались священными и вырубать их считалось «грехом», что на некоторых деревьях в таких рощах верующие оставляли жертвенные приношения в виде полотенцев, ленточек, иногда денег или остатков кушаний, — как становится ясно, что свидетельство XVI в. о почитании леса с полной несомненностью должно относиться также и к верованиям вепсов.

Собственно говоря, почитался даже не столько самый лес, сколько дух леса, лесовик, лесной хозяин (mechiine), обитавший будто бы в лесной чащобе вместе со своей семьей (женой его, кстати сказать, могла быть обычная женщина, которую он «взял» к себе) и целым штатом лесовиков низшего ранга. «Лесной», «леший» являлся людям в разных обличьях: то в виде седого «замшелого» старца небольшого роста, то в виде громадного («ростом с хорошую ель») черноволосого в высокой мохнатой шапке человекоподобного существа, издававшего леденящие звуки, похожие то на страшный хохот, то на горестный плач.Лесовик иной раз выступал в роли благодетельного, доброго духа, выгоняя на «полесника» (охотника) множество дичи. Он даже мог, расщедрившись, открыть клад счастливцу, но большею частью представлялся народному воображению как дух злой, недоброжелательно проказливый — мог завести и закружить в лесу и бывалого полесника, не говоря уже о женщинах и ребятишках, наслать удушье на того, кто по неведению или небрежности разведет костер или поставит шалаш на тропе и т. п. Однако опаснее всего попасться на пути лесной свадьбы, которая с шумом и гиком мчится по лесу, не разбирая дороги — схватят, закружат, замучают. Подобными же духами, хозяевами различных стихий, народное воображение населяло весь окружающий мир: в озере или в реке обитал водяной (vedehiine), в избе — домовой (pert’izand), и т. д.

Однако даже на ранних этапах описываемой эпохи, а тем более на последующих, система религиозных верований вепсов вовсе не была какой-то аморфной массой первобытных анимистических представлений. В этом отношении существенно важными кажутся факты выделения центральных мифологических персонажей, например, обобщенного образа лесного хозяина, хозяина вод и проч., а также весьма характерно постепенное приобретение ими антропоморфных черт. Здесь уместно вспомнить о чрезвычайно любопытном изображении на одном из петроглифов Бесова Носа на восточном берегу Онежского озера — фигуре «Беса», которая буквально напрашивается на сопоставление как с отмеченным рядом фактов, так и с указанием посыльной грамоты Макария о почитании камней.

Есть достаточно веские аргументы в пользу признания именно этого изображения одним из наиболее поздних, если вообще не самым поздним, среди петроглифов всей Онежской группы: самая антропоморфность v фигуры, ее центральное положение относительно прочих зооморфных петроглифов, которое могло быть избрано при ее создании лишь в том случае, если прочие петроглифы уже существовали, наконец, то обстоятельство, что христианская церковь сразу же усмотрела именно в этой фигуре основной объект древнего культа и постаралась парализовать его влияние на окрестное население, выбив на изображении крест (заметим, кстати, весьма архаической формы). А М. Линевский по данному поводу замечает: «Крест и слова И[ису]с X[ристо]с с титлами и нимб с «всевидящим оком» (очевидно, XIV или более поздний век), выбитые на фигуре «беса», доказывают, что именно этот петроглиф еще чтился в момент прихода русских. Но будет ошибочным предположить, что, по-видимому, монахи соседнего Муромского монастыря потрудились выбить крест».Не следует, конечно, думать, что «бес» был созданием именно вепсов (вероятнее всего, этот петроглиф выбит до заселения ими Пудожского края), но что его почитали обитавшие здесь, по свидетельству жития Лазаря Муромского, Чудь (вепсы) и «лопляне», по-видимому, можно считать вполне возможным.

Одухотворение и обожествление стихийных сил природы, имевшее место в системе дохристианских верований вепсов, составляли наиболее древний пласт религиозных представлений, истоки которых уходят в глубочайшую древность — к эпохам мезолита и неолита, к первобытно-родовому строю с их охотничье-рыболовческим типом хозяйства. С точки зрения достигнутого вепсами в рассматриваемое время уровня социально-экономического и культурного развития эти верования неизбежно выглядят как своего рода анахронизм, как пережиток, сохранившийся от прошлого. С появлением земледелия и животноводства и превращением их в основу хозяйства, с развитием классовых — феодальных — отношений в системе верований вепсов должны были появиться культы, имеющие аграрный характер. Такие культы, видимо, возникали, но не получили простора для своего роста, будучи частью вытеснены, частью ассимилированы христианством. Вепсская мифология не создала ни собственного Озириса, ни своей Деметры.

Однако следы прежних дохристианских земледельческих культов у вепсов все-таки отыскиваются. Они тем более вызывают к себе интерес, что в связи с ними открывается возможность до некоторой степени составить представление о ритуальной, обрядовой стороне «древних вепсских верований. Один из таких следов, правда, в симбиозе с четко выраженным культом предков, характерным уже для древневепсских верований курганной поры, нам видится, например, в праздновании Киселева дня, о котором по другому поводу упоминалось в предыдущем разделе. По сообщению Г. И. Куликовского, в четверг на Троицкой неделе жители сел. Роксы собирались у часовни;