Гораздо труднее проследить обратную сторону процесса — установить наличие и степень вепсского влияния на окрестные народы, в частности на русских, расселившихся смежно. Теоретически совершенно ясно, что культурные влияния, как правило, бывают взаимными, что соприкосновение и тем более вековые разнообразные связи между двумя народами, малым и большим, как это сложилось в нашем случае, хотя и предполагают превосходство воздействия со стороны народа, обладающего более высокой и мощной культурой, но отнюдь не исключают, пусть менее интенсивного, обратного влияния. Однако практически выявить моменты, прямо отвечающие поставленной задаче, дело далеко не простое и не всегда выполнимое. Показания источников, которыми мы располагаем, к сожалению, дают очень мало материала для категорических суждений по данному вопросу, и мы в сущности должны здесь ограничиться лишь его постановкой.

Наиболее простым и прямо ведущим к цели способом выяснения поставленного вопроса было бы обращение к языковому материалу, т. е. попытка выявить в русских диалектах на сопредельных территориях вепсские языковые заимствования. Действительно, в письменных документах описываемых времен имеются также лексические включения, которые допустимо истолковывать как заимствования из прибалтийско-финских языков (сельга, корба, лахта, арбуй и т. п.). Трудность здесь, однако, заключается в том, что, во-первых, в документах таких слов сравнительно немного, а во-вторых, они зачастую относятся к тому лексическому слою, который свойствен всем прибалтийско-финским языкам, и среди этих слов очень трудно наверняка выделить заимствованные из вепсского языка. Обращение же с этой целью к современным живым диалектам имеет то неудобство, что в этом случае чрезвычайно затрудняется датировка вепсских заимствований. Впрочем, оба аспекта решения проблемы в настоящее время могут быть плодотворно разработаны в историко-этнографическом плане лишь отчасти, так как этому должна предшествовать чисто лингвистическая проработка имеющегося материала.

Дело все же не безнадежно. Даже те немногие факты, которые мы можем извлечь из наших источников, дают известные основания для предположения, что указанное направление поисков является вполне реальным. Наличие в районах, заселенных русскими, вепсской топонимики, распространение вепсских преданий и т. п. служат достаточной порукой тому, что такие поиски не останутся безрезультатными.

Если теперь принять во внимание, что в процессе своего исторического развития вепсы вступали в различные отношения не только с русскими, но все время находились в системе отношений с целым рядом народов — русскими, карелами, саамами, коми-зырянами, отчасти финнами, а на более ранних этапах также с народами германской и балтийской языковых групп, то можно себе представить, какое многообразие взаимно-перекрещивающихся влияний и воздействий должны были они испытать в действительности, насколько сложна была их собственная этнокультурная история и насколько сложны были пути этнокультурного формирования их соседей.

В процессе такого широкого и многостороннего взаимодействия всех перечисленных народов на заселенных ими пространствах в их культурах возникали при наличии нескольких локальных хозяйственно-культурных ареалов такие черты, которые становились общими для всего этого края и присущими именно ему, отделяя его от смежных. Это сходство можно проследить и в строительстве жилищ в деревнях, и в сооружении промысловых построек у жителей Обонежья и поморов, и в распространении почти по всей Карелии и соседним областям расселения деревень «гнездами», и в почти повсеместном развитии крестьянского железоделательного промысла, и в употреблении некоторых характерных орудий (коса-горбуша, мотыга — «кокш» и т. д.), и в близости социальной и семейной организации (община — «суйм», большая семья), наконец, в распространении некоторых фольклорных жанров (предания о Чуди, «панах» и проч.). Имеющиеся данные, таким образом, говорят о том, что указанные территории (Карелия, северо-восточная часть Ленинградской, северная часть Вологодской, обширные пространства Архангельской областей и, быть может, западная часть Коми АССР) составляли в хозяйственном и культурном отношении определенную общность.

Особенно существенно подчеркнуть значение экономических связей. На основании данных, имеющихся в документах XVI-XVII вв., и в особенности материалов, собранных русскими исследователями-путешественниками в последней трети XVIII в.,можно с большой долей уверенности говорить об относительном экономическом единстве края, о том, что он в ту пору представлял собою определенное экономическое целое. Известное оживление товарного производства в конце XVII и в XVIII вв., появление промышленности, развитие ярмарок, из которых особенно важными были Шунгская, Сердобольская, Валаамская и Кирилловская, торговля в Тихвине и Белоозере, появление и укрепление отходничества — все это способствовало складыванию территории края в довольно компактный в хозяйственном отношении организм.

Хозяйственные связи, культурное и языковое общение народов, населявших этот обширный северный край, не могли, конечно, привести и не привели к слиянию их в один народ. Но на этой основе, при сохранении нескольких этнических общностей, создалась общность иного порядка — Северная историко-этнографическая область, отличающаяся определенным уровнем социально-экономического развития, хозяйственной связанностью, общностью ряда черт материальной и духовной культуры и быта населявших ее народов. Вепсы, занимая в рамках Северной историко-этнографической области как бы серединное положение, имея культурные связи со всеми входившими в нее народами, оказались важным посредствующим звеном, связывавшим ее западные и восточные окраины. Наличие в пределах одной историко-этнографической области нескольких хозяйственно-культурных типов (например, рыболовецко-промыслового в Поморье, оленеводческо-рыболовецко-охотничьего в северной Карелии и т. д.) не уничтожает ее. Напротив, оно служит естественной основой разделения труда между отдельными районами, условием развития между ними обмена в самом широком смысле слова, включая сюда и обмен товаров, и обмен культурными достижениями различных населяющих эту область народов, и языковое взаимодействие.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Завершая обзор и анализ материалов, относящихся к проблемам этнической истории вепсского народа и процессу сложения его культуры, мы, естественно, подходим к формулировке тех наиболее важных и существенных выводов, которые могут быть сделаны в итоге предпринятого исследования. Несомненно, не все из них являются окончательными; некоторые суждения имеют характер гипотез, требующих дополнительной поверки и аргументации. Хотелось бы подчеркнуть, что, с одной стороны, не вполне строгая доказательность отдельных положений подчас объясняется вовсе не желанием автора подчинить фактический материал заранее избранной теории, а большими лакунами в составе и распределении этого материала, что, с другой стороны, хотя решительность суждений отнюдь не искупает слабости аргументации, все же она позволяет с максимальной определенностью выявить наличные точки зрения и тем самым способствует более углубленному исследованию проблемы в дальнейшем.

Итак, перейдем к выводам.

Наименее разработанной и с трудом поддающейся разрешению остается проблема первоначального этногенеза вепсов. Мы еще не в состоянии более или менее точно указать время и место сложения группы племен, послуживших основой для формирования их в отдельную этническую общность. Не может быть и речи об их автохтонном сложении на основе племен эпохи неолита и раннего металла в пределах позднейшего расселения вепсов на территории, ставшей впоследствии коренной областью их обитания — в Межозерье