Веси, разделяет взгляд В. И. Равдоникаса о переходном характере инвентаря олонецко-видлицкой группы к кексгольмской (карельской) культуре (Я. В. Станкевич. Хронологическая классификация погребений..., стр. 76, 77).

20

А. М. Тальгрен, между прочим, выдвинул компромиссную версию, согласно которой рассматриваемые памятники будто бы принадлежат населению, являвшемуся общим предком вепсов и карел.

21

По черепам, обнаруженным раскопками А. М. Линевского на р. Ояти, M. М. Герасимовым созданы превосходные реконструкции, экспонируемые в Государственном музее Карельской АССР в Петрозаводске.

22

Финская исследовательница Э. Кивикоски, раскапывавшая в период Великой Отечественной войны курганы на р. Видлице, также видит в них памятники культуры древних.

23

Вместе с тем здесь необходимо сделать оговорку, состоящую в том, что никак нельзя исключить и возможности сохранения весьма архаических пережитков, восходящих к традициям группового брака. Правда, археологически они никак не прослеживаются, но много позднее, в XVI в., следы их нам встретятся в письменных источниках.

24

Современные приладожским курганам памятники (могильники и городища) известны в западном и северном Приладожье. Их считают емскими (тавастскими) (В. И. Равдоникас. Археологические памятники западной части Карело-Финской ССР. КСИИМК, VII, 1940, стр. 15, 17).

25

М. В. Фехнер, например, говорит об этнических связях с Весью населения Ярославского Поволжья, основываясь на данных Большого Тимеревского могильника. М. В. Фехнер допускает, что Тимеревские курганы — это памятники Веси. Но это, конечно, такая же крайность, как и видеть в них чисто славянский могильник.

26

Д. М. Лебедев. Очерки по истории географии в России XV и XVI веков. М., 1956, стр. 61 и сл. — Мы в нашей работе говорим только о северных преданиях. Что же касается южносибирских легенд о Чуди, то, видимо, они занесены сюда в период первоначальной русской колонизации, шедшей, как можно думать, хотя бы частично через северо- восточные владения Новгорода. Здесь, в Сибири, они прикрепились к памятникам и событиям, не имеющим к действительной Чуди ни малейшего отношения. Это было ясно и прежним исследователям. Характерно, что создатель урало-алтайской концепции М. А. Кастрен в своих построениях оперировал преимущественно языковым материалом, не привлекая сюда данных о рассматриваемых преданиях. Как можно видеть по данным новейших исследований, предания о Чуди, распространившиеся в восточном Забайкалье и других местах Сибири, в новых условиях бытования приобрели существенные отличия от северноевропейских. В сущности, общими в них остались лишь название древнего исчезнувшего народа Чудью и мотив закапывания и гибели Чуди под землей. Это последнее обстоятельство, что будет легко заметить из дальнейшего, может служить почти неопровержимым доказательством позднего проникновения самих преданий в южную Сибирь. На новом месте к преданиям о Чуди прикрепились мотивы из других преданий, например, образ «белого дерева» — березы, появление которой будто бы было воспринято Чудью как зловещее предзнаменование того, что в этих местах установится владычество «белого царя» и проч. Небезынтересно, наконец, отметить, что имя Чудь встречается также в некоторых вариантах русских былин (Сборник Кирши Данилова. М.—Л., 1958, № 21; Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи. М.-Л., 1961, № 82). Определить этническую принадлежность этой Чуди теперь еще трудно.

27

Южный берег Онежского озера.

28

К сожалению, оба варианта предания, записанного у северных вепсов, также являются пересказами. Экспедиция 1955 г., во время которой сделаны эти записи, была музейно-этнографической. Фольклористических задач мы перед собой в ту пору не ставили. Посетить же вновь пункты прежнего маршрута с целью поверки рассматриваемого материала не представилось случая.

29

С подобными же фактами мы иной раз встречаемся и при рассмотрении других преданий о Чуди, записанных обычно в пунктах, находящихся неподалеку от монастырей, основанных популярными «святыми». Таково, например, предание, обязанное своим происхождением без сомнения определенному слою почитателей Антония Сийского (грамотеям-книжникам), но фиксированное в устном бытовании в Бережной Дуброве и Пудоге (см.: ОГВ, 1892, № 63, стр. 675).

30

Нам известно только, что в некоторых пунктах Костромской области имеются местные названия поселений вроде Чудь, Чудца, Чудинево и т. п., но преданий о Чуди из этих пунктов мы не знаем (В. И. Смирнов. Клады, паны, разбойники. Тр. Костромск. научн. общ., вып. XXVI, Кострома, 1921, стр. 42).

31

Этот вывод, как нам кажется, не вступает в противоречие и с новыми материалами, собранными М. В. Витовым.

32

Нет никаких фактических оснований, чтобы предполагать, как это делает В. И. Лыткин, будто Заволочская Чудь жила в бассейне Северной Двины «в первое время сплошной массой» (В. И. Лыткин. К вопросу о прибалтийско-финских заимствованиях.., стр. 5). Все наличные факты свидетельствуют, наоборот, в пользу представления о расселении Чуди отдельными небольшими скоплениями в наиболее удобных с хозяйственно-географической точки зрения районах.

33

Об их принадлежности к Чуди свидетельствуют имена Азика, Ровда. Ср.: Д. В. Бубрих. Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947, стр.- 29.

34

В скобках даны современные названия.

35

Следует, впрочем, оговориться, что существует и противоположная точка зрения, высказанная Л. И. Поповым в статье «Материалы по топонимике Карелии» (Советское финно-угроведение, вып. V, Петрозаводск, 1949, стр. 61, 62). В ней автор предостерегает против поспешности при определении этнической природы топонимов, содержащих слово Чудь. В настоящее время, учитывая результаты новейших исследований по языку, археологии и этнографии вепсов, подобная осторожность была бы, пожалуй, чрезмерной.

36

Мы так настойчиво подчеркиваем это в связи с тем, что в дальнейшем факт наличия земледельческой культуры у вепсов послужит немаловажным аргументом при обсуждении некоторых вопросов их общественного строя.

37

А. Л. Хорошкевич, изучившая состав новгородского экспорта в XIV-XV вв., установила, что основной его статьей была пушнина, часть которой, надо полагать, поступала и из вепсских погостов как в виде оброка, так и по вольной продаже (А. Л. Хорошкевич. Торговля Великого Новгорода в XIV—XV веках. М., 1963).

38

Сходство этого слова с северно-русским себры, сябры ’соседи’ ’складники’, видимо, не случайное, хотя прямое Заимствование из русского языка маловероятно (ср. литовск. sebras 'участник’, финск. seura ’общество’).

39

Вепсские погосты «тянули» к Оште,