Синтетическое золото, использованное в буквах нового названия, было более долговечным материалом, чем настоящее, и хотя оно и было хуже, но стоило больше. Над катком разместилась легкая металлическая скульптура, изображающая сверкающую мужскую фигуру лимонно-желтоватого цвета; утверждали, что это фигура мифологического Прометея, хотя такой выбор и представлялся несообразным с ледяным катком, поскольку этот полубог принес человеку огонь.

— Посторонись, — сказал предусмотрительный Йоссарян при виде подогретых наркотиками юнцов в тапочках, бесстрашно шествующих им навстречу сквозь толпу белых и черных пешеходов, поспешно расступающихся перед ними.

На самом катке, ледяном овале, расположенном ниже уровня тротуара, был технический перерыв — уборка, которой занимались улыбающиеся служители-японцы на коньках, в зеленых жокейских шапочках и красных пиджаках, на лацканах которых были приколоты бросающиеся в глаза глянцево-белые значки с карикатурным изображением ухмыляющейся розовой физиономии с избытком зубов. На выступающих скулах одетых в красное и зеленое азиатских рабочих, словно замерзшие слезы, сверкали блестки влаги. Эти облаченные в форму служители с подобострастными физиономиями, щеголяющие теперь стиплчезской фирменной маркой Тилью на снежно-белых значках, мягкими согласованными движениями ровно скользили по иссеченной коньками поверхности льда со своими машинами, нанося свежее водное покрытие, чтобы, заморозив его до блеска, принять новых посетителей. Самые первые из них уже ждали в очереди, и поскольку делать им до окончания перерыва было абсолютно нечего, почти все что-нибудь ели — сырую рыбу с рисом, покрытые солью рогалики или «сэндвичи по-южному» — с жареной свининой.

Заговорив о Данте, Йоссарян никак не мог вспомнить, что находилось в аду под ледяным озером, кажется, там были владения самого косматого и ужасного Сатаны, но он знал, что находится под катком и зданиями вокруг него: морозильные трубки для льда, водопровод, электрические кабели, телефонные линии, теплоцентраль для отопления офисов зимой. Под улицей были еще и расходящиеся веером во все стороны пешеходные переходы, с уже переставшими быть опрятными магазинчиками, и по крайней мере одна ветка подземки из другого городского района с переходами к линиям всех других направлений. Может быть, на это потребовались бы годы, но пассажир, имеющий запас времени, сумел бы с пересадками добраться практически до любого нужного ему места.

— Посторонись, — еще раз сказал Йоссарян, предпочитавший избегать соприкосновения с попрошайками из среднего класса, чьи отупевшие лица почти всегда приводили его в неуравновешенное состояние. Он и не подозревал, что капиталистический свободный рынок погубил столько своих приверженцев.

Взрыв птичьего смеха у него за спиной заставил его повернуться в направлении одной из пятнистых мраморных ваз на смотровой площадке. Он увидел рыжеволосого человека с тростью и обвисшим зеленым рюкзаком; человек любезно фотографировал веселую группку смирных, темноволосых восточных туристов. У Йоссаряна возникло подозрение, что он уже видел его раньше. У человека были тонкие губы, рыжеватые ресницы, прямой, острый нос, а лицо у него было нездорового, молочного цвета, какой нередко встречается у людей с такими волосами. Отдав туристам фотоаппарат, он повернулся в сторону Йоссаряна с самоуверенным видом, словно абсолютно точно знал, кого именно собирается отыскать взглядом. Их взгляды встретились, и Йоссарян сразу же подумал, что видел его раньше — на Северном кладбище в Мюнхене у входа в часовню покойницкой в начале знаменитой новеллы Манна; это был тот самый таинственный рыжеволосый человек, чье появление и быстрое исчезновение так взволновали Густава Ашенбаха — один взгляд, и он исчез из вида, из рассказа. Этот человек выставлял напоказ свою дымящуюся сигарету, словно ему в равной мере было наплевать и на Йоссаряна, и на рак. Пока человек, нагло ухмыляясь, смотрел на Йоссаряна, а Йоссарян, испытывая какую-то внутреннюю дрожь, демонстративно отвечал ему негодующим взглядом, длинный, жемчужно-белый лимузин с тонированными стеклами остановился прямо между ними, хотя машин, мешавших бы ему проехать дальше, не было. Лимузин, за рулем которого сидел смуглый шофер, был длиннее катафалка. Когда лимузин снова поехал вперед, Йоссарян увидел на асфальте широкие красные полосы, рассеченные следами покрышек, словно с колес капала кровь; рыжеволосый человек с зеленым рюкзаком тем временем исчез. Азиаты остались на месте, их головы были задраны вверх, словно они напрягались, пытаясь прочесть какое-то непостижимое послание на голых стенах и зеркальных окнах.

Он знал, что если идти на запад в направлении Восьмой авеню, то они попадут в район секс-салонов и крохотных театриков для взрослых, расположенных на залитой асфальтом эспланаде, связывающей здание АВАП слева с роскошным многоэтажным зданием справа, где находилась его квартира; это здание уже успело обанкротиться, но тем не менее функционировало не хуже, чем прежде.

Дни снова становились короче, и он не хотел, чтобы Майкл знал о его очередной, третьей, встрече с Мелиссой Макинтош, с которой он собирался пообедать и сходить в кино, где снова будет кончиками пальцев ласкать ее шею и уши, от чего в первый раз она окаменела и хмуро улыбнулась самой себе, а ее лицо с маленькими голубыми глазами вспыхнуло до корней волос; он будет гладить ее колени, которые она сжимала на протяжении всего фильма и в такси до самого ее дома, куда, как она дала ему понять еще раньше, она не собиралась его приглашать в ту ночь и куда он, по большому счету, не хотел подниматься и даже намеком не напрашивался на приглашение. Кино ей нравилось больше, чем ему. Двое из детективов, следовавших за ним, вероятно, вообще не выносили кино, но тем не менее они последовали за ним, а женщину в красной «тойоте» лишили душевного покоя поиски места для парковки, где она могла бы дождаться их возвращения, толстея от жадно поглощаемых ею конфет и печенья. Во время второй их встречи Мелисса расслабила колени, словно уже привыкла к его прикосновениям, и просидела весь сеанс, наслаждаясь картиной, но посадка у нее была прямой, руки крепко сцеплены ниже живота, а локти напряжены. Он по достоинству оценил ее сопротивление. Он уже достаточно наслышался от нее — а еще больше от Анджелы — и теперь знал, что когда Мелисса была моложе, стройнее, беспечнее, резвее и живее, она на основании самых изощренных экспериментов пришла к выводу, что секс — занятие грязное.

— Я должна была ей объяснять, как это делается, — смеялась Анджела. — Большинство мужчин глупы и ничего не знают. А ты?

— Мне иногда на это жалуются.

— Ты хитрый, — Анджела обвела его подозрительным взглядом. — Разве нет? — добавила она с самодовольной ухмылкой.

Йоссарян пожал плечами. Сама же Мелисса отказывалась обсуждать подробности и напускала на себя величественно-непроницаемый вид, когда он намекал на прошлые и возможные грядущие фривольные эскапады.

Заглядывая вперед в предвкушении сладострастных новинок, Йоссарян должен был принимать в грустный расчет такие свои дефекты, как вес, годы, суставы, подвижность и половую потенцию. Но, в конечном счете, он не сомневался, что ему удастся сбить ее на старый рискованный путь восторженного сладострастия и уступчивой готовности, которые, по слухам, были свойственны ей в прежние годы. Ее формы выше талии не отличались пышностью, что и помогало ему сдерживать свой пыл. Он рассчитывал риски и затраты: вероятно, ему придется раз или два сходить с ней на танцы и, возможно, на рок-концерты и музыкальные комедии, может быть, даже посмотреть вместе с нею телевизор, передачи новостей. Он не сомневался, что победит ее страх перед микробами с помощью дюжин красных роз и соблазнительных обещаний приобрести нижнее белье в Париже, Флоренции и Мюнхене, и что завоюет ее сердце магическими возвышенными заклинаниями из своего комического репертуара, нежно произносимыми в самый подходящий момент: «Мелисса, если бы ты была моей девушкой, то я знаю, что хотел бы трахать тебя еще и еще».