Он перешагивает порог, в удивлении сдвигает густые брови, посеребренные сединой. Замечает позади меня Вику и сухо спрашивает.

- Что тут происходит?

- Здрасьте, - подруга, покачиваясь, ставит виски обратно на стол. - А происходит то, - она подходит ближе, волосы встрепаны, лицо раскраснелось, в голосе возмущение вперемешку с ядом, - нас тут закрыли. На всю ночь. Ваш дорогой внук.

Дед молчит, и я тоже. Я, вообще, и сама хотела пожаловаться, но раз уж Вика начала я ей не мешаю. А она в бешенстве, и я понимаю, мы ехали в дом Рождественских, и у нее единственная цель была - до утра соблазнять Арона в его спальне.

И признаваться себе трудно, но я даже рада. Что ее план провалился.

- Вышли отсюда, обе, - не меняясь в лице требует дед, и у Вики округляются глаза.

Она юркает в коридор, я ступаю за ней, дед удерживает меня за руку и тихо, еле слышно, говорит.

- Чтобы я этой оторвы здесь больше не видел. Поняла меня?

Вырываюсь и выхожу следом за Викой. Меня он здесь тоже больше не увидит, пусть живут, как жили, раньше, до нас с папой.

Вместе поднимаемся наверх.

- Надо папу найти, - говорю Вике.

- Ищи, - она оглядывается в коридоре, смотрит на выложенный мозаикой потолок. Вздыхает. - Не дед, а зверь какой-то, перепугал меня. На воздух выйду, душно что-то. Тошнит.

- От коктейлей тебя тошнит, - замечаю и беру ее под руку, веду в холл.

В доме тихо, словно нет никого, хотя выходной день, воскресенье, и сегодня семейный совет, на котором дед предлагал мне рассказать о своих печалях.

Открываю дверь.

На улице солнечно, бабье лето, воздух сухой, и ветер теплый, развевает волосы.

Ступаю на крыльцо.

И тут же пячусь назад.

Они на лужайке, все трое, у Арона в руках гномик с клумбы, он замахивается им и проезжается по лицу Виктора. Рядом Ник, поднимается с земли и вытирает кровь с губы, подхватывает с травы монтировку.

Сама клумба затоптана, валяются поломанные цветы, здесь словно было побоище.

И оно продолжается.

- Что ж ты стоишь! - Вика ахает.

И первой бежит с крыльца.

Ее каблуки стучат по лесенке, и я отмираю, перепрыгиваю через ступеньку, несусь следом.

- Эй, хватит! - кричит Вика и машет руками. - Ой, мамочки! - она отскакивает в сторону, когда Арон толкает Ника, и тот запинается на сломанном заборчике и заваливается назад.

Ловлю взгляд Арона и вздрагиваю, у него такие дикие глаза, он точно спятил.

Спотыкаюсь, и в голове все кружится, три брата, двое упали, один стоит, в порванном дорогом костюме, с лицом, вымазанном в земле.

Он будто не замечает меня, не увидел свидетелей. Держит садового гнома и идет прямо на Виктора. Тот ладонями опирается на траву и поднимается, у него глаз на затылке нет, он не знает.

Зато вижу я, что ему сейчас голову отобьют.

И бегу наперерез, падаю рядом в траву.

- Ты что, рехнулся! - выкрикиваю и собой закрываю среднего брата.

Арон останавливается, как выключили его, раз и все, он резко опускает гнома.

Смотрит на меня и мрачно хмыкает.

Я не слышала из-за чего драка, и сейчас тоже они все молчат, лишь Вика подвывает, и птицы поют.

В окне первого этажа маячит суровое лицо деда.

Я не слышала, но догадываюсь, что тут случилось.

И мелко трясусь.

Арон кидает гнома, и тот катится по траве. Оборачиваюсь на Виктора. Из рассеченного лба кровь хлещет, заливает глаз, тот небрежно размазывает ее по виску и щеке, рывком поднимается.

- Ты как с этим жить-то потом собирался, Арон? - он усмехается, пинает гипсовую фигурку. - Если бы череп мне проломил.

- У него своя мораль, закон свой, - Ник отплевывается, и на пожелтевшую траву падают красные капли. - И правда своя. И совесть какая-то особенная тоже.

Шмыгаю носом, Вика тянет руку, и я с трудом встаю на ноги. Судорожно отряхиваю руки.

За воротами сигналит машина.

Знакомая иномарка. В окно которой высовывается знакомая Тина.

- Я на семейный совет не опоздала? - кричит она и взмахивает зажатыми в пальцах солнечными очками. - Откроете мне?

Взрослые мужики, правильные мужики, настоящие мужики - так говорил о Рождественских папа.

Но ничего правильного я за все эти дни не увидела. Наоборот, нет у них никаких правил, они просто привыкли творить, что хотят, и оставаться безнаказанными.

А сейчас. Это уже перешло все грани.

Обратно в дом захожу и ноги не гнутся, бросила на этой чертовой лужайке всех, даже Вику.

Хлопаю дверью и прижимаюсь к ней спиной. Стою и тру измазанные землей ладошки. Не выдержав, все же приоткрываю дверь.

И наблюдаю, как Виктор отделяется от компании в саду и шагает в сторону ворот. А Тина с готовностью выпрыгивает из машины ему навстречу.

- Я видел, как вы вчера с подружкой приехали, - за моей спиной, негромко кашлянув, говорит дед, и я оглядываюсь.

- И как мой старший внук младшего ударил, и тот упал - тоже видел, - продолжает дед.

- И как потом Арон в бане нас с Викой закрыл, - заканчиваю. - Видели, и ничего ему не сказали.

- Алиса, мне много лет, - он подходит ближе, чешет седую бороду. - И я в этой жизни многое повидал. Люди-то, по большому счету, все одинаковые. И страсти у них одинаковые. Любовь, месть, деньги и власть, это всё. Но в моей семье нет соперничества, каждый с рождения знает свое место.

- И не все с этим согласны, - кошусь на улицу, на Виктора и Тину у ворот. Вижу, как Арон и Ник с лужайки приближаются к дому.

- Ты права, где-то я не доглядел, - дед тоже смотрит в сад и качает головой. - Но проблема решаема. Исправить нельзя лишь смерть, остальное все можно. Виктору надо жениться. Арону с Николасом тоже. Если бы ты раньше сказала, что между вами творится. Я бы на них управу сразу нашел.

Пораженно хмыкаю.

- То есть я виновата?

- Я тебя не виню. Ты часть нашей семьи. Это я виноват. Я-то старый уже, ребенка в тебе вижу. А они…

Они заходят в дом, друг за другом, Арон и Ник.

Замедляются возле меня, но дед, сурово зыркнув, приказывает:

- Пойдем, Алиса.