— Да, конечно. Это единственно правильный вариант.

— Точно? Как ты можешь быть так уверен?

— Абсолютно точно. Правда. Что бы мы ни делали, она все равно так или иначе станет известна. Он должен пойти в полицию и рассказать обо всем, ответить за свои поступки. Или же он может оставить все как есть, но эта тайна не даст ему покоя, она будет пожирать его изнутри всю оставшуюся жизнь.

— Боже, как ты все преувеличиваешь!

— Да неужели? Или тебе сложно посмотреть на ситуацию под правильным углом потому, что ты ведешь себя так же, как и наш сын?

— И что, черт возьми, ты имеешь в виду?

— Соня, пока ты не расскажешь мне о том, что произошло между тобой и тем продавцом живописи, мы никогда не двинемся дальше, и тебе будет только хуже и хуже.

— Но сейчас мы говорим не обо мне, а о Теодоре, и не переводи разговор на другую тему.

— Не вопрос. — Фабиан развел руками. — Я скажу еще раз. Справедливость должна восторжествовать, как бы мы ни хотели, чтобы Теодор…

— Что для тебя важнее? Справедливость или собственный сын?

— Одно другому не мешает, в том-то и дело.

— Ну-ну, здесь как раз-таки надо сделать выбор. И что ты выберешь? Справедливость или Теодора? Остается только сделать свой выбор.

— И что заставляет тебя думать, что это зависит от…

— Ты опять начинаешь, — перебила Соня, борясь со слезами. — Теодор не выдержит этого. Ты же должен это понимать. Он не справится.

— Соня, — Фабиан придвинулся поближе к ней. — Дело не в том, что я не понимаю, как это трудно.

— Трудно? — Соня посмотрела на него с отвращением. — Так вот как ты к этому относишься? «Трудно». Разве ты не понимаешь, что это просто сломает его? Можешь себе представить, как Теодор сидит в тюрьме и отбывает срок в течение нескольких лет за то, в чем он, возможно, даже не виновен?

— Нет, и знаешь почему? Потому что крайне маловероятно, что его приговорят к лишению свободы. Как ты сама догадываешься, его участие будет считаться незначительным по сравнению с другими. И даже если его все же посадят, то он окажется не в тюрьме, а в закрытом отделении для несовершеннолетних. И это только в самом худшем случае. Скорее всего, его освободят условно-досрочно, а то и вовсе без наказания. По причине того, что его заставили делать это против его воли, и из-за того, как мало он на самом деле совершил. Они также примут во внимание, что он пришел сам и готов помогать следствию. Но ничего из этого не зависит от нас, это будет решать судебная система. Представь, как бы это выглядело, если бы все скрывали правду только потому, что им трудно и она им не нравится.

— О̕кей. — Соня кивнула, из ее глаз текли слезы. — Теперь я в любом случае знаю, на чьей ты стороне. — Она попыталась вытереть слезы, но передумала. — Я не должна удивляться. Так было всегда. Работа всегда стоит на первом месте. Сначала она, а только потом уже ты сам, я и, прежде всего, твои дети. Не важно, погибнут ли они или нет, главное, что справедливость восторжествует.

— А какие есть варианты? Просто сделать вид, что ничего не произошло? Ты действительно веришь в то, что это поможет ему чувствовать себя лучше? Что лучшее, что он может сделать, это построить все свое будущее на лжи? Если он не будет свидетельствовать против подсудимых, они начнут обвинять друг друга, и скорее всего будут выпущены на свободу.

— О̕кей, а он должен вдруг взвалить на свои плечи все это дело.

— Нет, но он должен нести ответственность и сейчас стоит перед выбором, с которым ему придется жить всю оставшуюся жизнь. И если сейчас мы не собираемся подтолкнуть его в правильном направлении, то когда?

Соня покачала головой и отпила из чашки чай, который уже давно успел остыть.

— Соня… — Он сделал последнюю попытку посмотреть ей в глаза, но она отвернулась. — Когда ты начала встречаться с тем продавцом живописи, я сразу понял, что у вас было нечто большее, чем просто интерес к искусству.

— И… — Она на секунду встретилась с ним взглядом, прежде чем снова отвернулась. — Ты опять об этом.

— Но я ничего не сказал. Вместо этого я позволил тебе не ночевать дома и возвращаться тогда, когда тебе это было удобно, выслушивая объяснения одно хуже другого.

— Прости, но какое это имеет отношение к Тео?

— И знаешь почему? А? Знаешь?

— Что ты имеешь в виду? — Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Потому что так было проще! Не потому, что мне было все равно. Наоборот. Тогда я просто не был в состоянии вступить в конфликт, хотя все происходящее казалось абсолютно неправильным, и мне было безумно трудно, прежде всего, потому, что ты действовала за моей спиной.

— Ладно, кажется, я все поняла.

— Хотя я все еще любил тебя и ничего так не хотел, как твоего возвращения, я изменил себе и позволил всему этому продолжаться. Не знаю, что он с тобой сделал, и ты, возможно, никогда не захочешь рассказать. Но что бы это ни было, именно я позволил всему этому произойти, и никогда не смогу простить себя за то, что смалодушничал, не пошел на открытый конфликт и был при этом уверен, что все делаю правильно. Никогда.

Соня по-прежнему молчала. Но где-то глубоко в ее взгляде можно было почувствовать извинение, и когда она протянула к нему руки, он осознал это. Все сомнения исчезли. Только сейчас до него дошло, как сильно он скучал по ее близости. Как же ему хотелось просто обнять ее. Запах ее волос. Дыхание на его груди. Может быть, это была просто игра воображения, но ему показалось, что она вернулась, и он чувствовал слабую надежду на то, что в какой-то момент все снова будет хорошо.

В ожидании, пока Тувессон закончит разговор по телефону и вернется к их встрече, Фабиан стал думать о Соне. Он не мог вспомнить, когда такое было в последний раз. Он проснулся сегодня утром в той же позе, в которой заснул, — лежа на спине, голова жены у его плеча, а его рука у нее на бедре. Вместо того, чтобы, как всегда, лежать на своей стороне кровати, повернувшись к ней спиной.

Больше ничего не было сказано. Все, что нужно было, они уже обговорили, встали с дивана, приготовились ко сну и отправились в спальню. Интимная, почти волшебная близость возникла, когда она прижалась к нему и позволила себя обнять.

Мысль о сексе присутствовала с самого начала, в каком-то смысле она была очевидна. Ее тело рядом с его, нарастающий жар и желание. Они оба были готовы, и достаточно было сущей малости, чтобы лед тронулся. И все же они были еще весьма далеки от этого.

Через несколько минут сон завладел ее телом, дыхание стало тяжелее. А он пролежал без сна еще час, пытаясь понять, что произошло. Было ли это началом чего-то нового, где они могли бы наконец разобраться со всем недосказанным и построить что-то общее. Или это была лишь временная пауза в холодной войне.