– Беги, Ромео!

* * *

Утренняя проверка комнат проходит без Джоди – и без Алиссы. Мама Брайана Андерсона, сопровождающая нас, забирает мой костюм Джульетты, чтобы подшить его на небольшой рост Алиссы, а также снимает с меня мерки для костюма синьоры Монтекки, и я понимаю, что Джоди все-таки дала мне эту роль, нравится мне это или нет. Полагаю, в этом вся Джоди. Я задумываюсь, собирается ли она вообще говорить со мной или она меня полностью списала со счетов.

Я только вернулась в комнату после того, как сбегала вниз за тарелкой овсянки – я хотела попасть на завтрак раньше всех остальных, и тут раздается стук в дверь. Я знаю, что это не Джоди, которая сейчас по расписанию занята обсуждением декораций с технической командой. Наверное, это Оуэн, вернувшийся за своим ремнем, который он тут забыл, когда я его выгнала. Я открываю дверь с ремнем в руке.

– Папа?

Я спешно бросаю ремень в мусорку около двери, пока он мимо меня проходит в комнату. Он оглядывает комнату, не задерживая ни на чем взгляд.

– Меган, нам надо поговорить, – объявляет он.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я сбивчиво.

Он негодующе поднимает бровь.

– Ты исчезла с выездной репетиции школьного театра.

– Ага, а ты откуда…

– Джоди мне позвонила, – говорит он, и голос его внезапно стал ниже. – Она была зла и говорила что-то о том, что ты больше не Джульетта. Это так?

Теперь я понимаю, почему Джоди не стала приходить ко мне. Она привлекла тяжелую артиллерию.

– Да, это так, но все в порядке. Я никогда не хотела быть Джульеттой, – стараюсь говорить ровно, хотя все еще дрожу от его вторжения. – Я теперь синьора Монтекки, и эту роль мне стоило дать изначально. Там типа две строчки.

Папа присаживается на край кровати и хмурится.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь насчет роли, которую стоило дать изначально, – наконец произносит он. – Я знаю, что ты много трудилась над этой постановкой. Ради нее твоя мама прилетела домой. – Меня злит, как беспечно он произносит «домой», будто не понимает, что из-за него ей пришлось бросить свой дом. – И вдруг мы получаем гневный звонок от учительницы, которая тебя всегда обожала, – мы с твоей мамы обеспокоены.

– Не притворяйся, что тебе есть дело до маминых чувств, – огрызаюсь я неожиданно и для себя, и для него. Он отшатывается с непонимающим видом.

– Ты о чем? – спрашивает он.

Я знаю, что стоит, пожалуй, взять эти слова обратно, но все, что на моих глазах происходило с семьей последние три года, поднимается на поверхность, и я бросаюсь в атаку.

– Разве ты не обратил внимания, когда мы вместе ужинали дома? Или ты слишком был поглощен своей новой женой, чтобы даже заметить, как расстроена была моя мама?

– Твоя мама не расстроена, – спокойно говорит он, будто это я ошибаюсь. – Мы вчера ходили на обед вчетвером.

– Пап, она плакала. Когда она укладывала Эрин, я ее обнаружила плачущей в комнате Эрин, в одиночку. – Я чувствую, как мой голос задрожал. – Ее сердце разбито. Оно всегда было разбито. Поэтому ей и не следовало вообще сюда приезжать – это ее только сильнее расстраивает. Но тебе до этого дела нет, правда?

– Это нечестно, – пытается вставить папа, но все невысказанное за эти годы льется из меня бурным потоком.

– Это ты с ней развелся, ты ее разлюбил. Затем ты прыгнул в кровать Роуз, даже не озаботившись тем, насколько ранил маму. – Я перевожу дыхание. У меня закончились слова для выражения чувств.

– Я больше не был влюблен в твою маму, – говорит он мягко, плечи его повисают, – но я все еще ее люблю. Я всегда буду ее любить. Твоя мама это знает. Она понимает, почему мы больше не могли быть вместе, но она знает, как я к ней отношусь.

– Она явно не знает, пап, – отвечаю я. – Если бы она знала, я бы ее не нашла плачущей в комнате ее бывшего дома. Забыл?

– Если твоя мама понимает, как я к ней отношусь, это не значит, что это не может ее иногда ранить. Это и меня ранит тоже. – Он потирает лицо, в глазах его отчаяние. – Это тяжело – завершить что-то настолько постоянное. Эта боль никогда не уходит.

Я пытаюсь примирить его слова с тем, что знаю. Но не получается.

– Но ты все забыл. Ты все так быстро забыл, – говорю я слабо.

Папа выпрямляется с удивлением на лице.

– Я полюбил Роуз, но я ничего не забыл, – поправляет он аккуратно, даже неуверенно. – Наверное, я никогда не задумывался о том, как это выглядело для тебя. Насколько быстро в моей жизни появилась Роуз. Но то, что я нашел Роуз, никак не было связано с тем, что я чувствую к твоей матери. Твоя мама – бесценная часть моей жизни и всегда ей останется, несмотря ни на что. – По боли в его голосе я чувствую, что он говорит правду. Он делает паузу, в глазах его вопрос. – Я надеюсь, что ты понимаешь, Меган, если вдруг тебе кажется, что появление Эрин и нового ребенка меняет твое положение в семье, – знай, что его ничего не может изменить.

Я ничего не говорю. Я не знаю, как ему сказать, что он ошибается. Они уже изменили мое положение в семье. Невозможно признать это вслух.

– Эй. Посмотри на меня, – говорит он ласково. И я смотрю, а слезы, которые я никак не могу сдержать, блестят у меня в глазах. Он продолжает хрипло:

– Прости меня, – говорит он. – Я не был с тобой рядом так, как тебе было нужно, так, как ты заслуживаешь. Я стараюсь понять, как быть отцом новым детям и при этом растить угрожающе умного, самостоятельного подростка, и я знаю, что не всегда с этим справляюсь. Но наш переезд в Нью-Йорк не означает расставания с тобой. – Он замолкает, будто спрашивая у меня разрешения продолжить, которое я даю своим молчанием. И он продолжает:

– Ты уже пугающе взрослая, Меган, – говорит он с легкой улыбкой. – В следующем году ты пойдешь в колледж. Будешь строить свое будущее. Я хочу, чтобы у тебя была эта свобода – ведь ты уже очень независимая и взрослая.

Я улыбаюсь в ответ, на ресницах дрожит слеза.

– При этом, – продолжает он, – если тебе нужно или хочется, или ты ненадолго устанешь быть взрослой, то приезжай домой.

«Домой». Я чувствую, как моя улыбка гаснет.

– Нью-Йорк – не мой дом, – говорю я. – Это уже будет не то. У вас будет отдельная жизнь, в которой мне нет места.

– Где мы – это неважно, – говорит он со смешком, будто удивлен, что я могу считать иначе. – Где бы мы ни были, мы семья.

Его слова растворяют тяжесть в моей груди, тот груз, который я носила там годами, даже не осознавая. Он встает и пересекает комнату, кладя руки мне на плечи и глядя на меня сверху вниз.

– Ничего не может изменить мою любовь к тебе, – говорит он, и я падаю в объятия к его груди. Я плачу ему в плечо, сама не сознавая, и его руки кругами гладят меня по спине. Мы так стоим, пока у меня не заканчиваются слезы.