— Чудовище, Борис Борисович, — невесело ответил Кирилл, сцепив пальцы в сложный тугой замок.

— А слово «театр» через «и» пишет, вот вам и все чудовища, — сокрушенно заметил он, доставая новую сигарету. — Ладно, на правильную дорогу поставим, когда время придет… Так вы, мои юные друзья, уже обо всем переговорили, да?

Мы кивнули.

— Вот и славненько. У вас небось своих дел хватает, но уж простите. Надо постараться. Молодой человек в курсе, Кирюша?

— В курсе, в курсе, — пробормотал Кирилл.

Борис Борисович не торопясь открыл свой дипломат, повозившись с золочеными кодовыми замками, вынул пластиковую папку, подал мне. Но сделал это так, что пришлось потянуться через стол, хрустнув позвонками. Улыбнулся:

— Ознакомьтесь, пожалуйста. Здесь все, что вам нужно. Я накрыл папку рукой:

— Почитаю дома. В спокойной обстановке.

— Дома, мой юный друг, надо отдыхать, — произнес Борис Борисович таким тоном, что охота возражать сразу отпала. — А на работе надо работать. Читайте. Пока я здесь, можете задавать вопросы. Потом поздно будет.

Я послушно (в генах, наверное, сидит это послушание) пролистал бумаги. Ничего особенного: реквизиты банка, номер счета… Делу не поможет.

— Есть вопросы?

Выдержав паузу, собравшись с мыслями, сказал:

— Есть.

Кирилл вздрогнул.

— Задавайте. Если смогу, отвечу. — Борис Борисович был снова само радушие.

— Вот представьте себе… — начал я, понемногу смелея. — Представьте себе, что вы узнали некую информацию, которую вам знать не положено. Вы возвращаетесь поздно вечером к себе домой, входите в подъезд, и из темноты вам навстречу вылетают ровно девять граммов свинца…

Кирилл больно толкнул меня ногой под столом. Но я продолжил:

— Это очень неприятно. В газетах каждый день сообщают о таких происшествиях. А у меня жена, ребенок… Да и вообще…

Борис Борисович неестественно громко, подчеркивая каждое раскатистое «ха-ха», засмеялся. Делал он это с удовольствием, настойчиво и долго. Когда смеяться надоело, помахал ладонью в воздухе, разгоняя дым.

— Как учил в свое время товарищ Сталин, «кадры решают все», мой юный друг. А мы кадрами не разбрасываемся… Еще вопросы есть? Нет? Закрываем заседание? Ну, тогда за работу, товарищи. Увидимся в понедельник.

— Простите, — как можно вежливее произнес я. — Вы, наверное, не вполне себе представляете…

— Это вы не вполне себе представляете! — грубо оборвал меня он, с резким стуком опустив на подлокотник кресла крепко сжатый кулак. — Сколько вам потребуется времени?

— Не знаю… Может, месяц…

— Две недели, — жестко и отчетливо, звеня вороненым металлом каждого слога, отчеканил Борис Борисович, слегка изменившись в лице. — И не вздумайте меня дурачить, мой юный друг. Это неразумно.

Когда он вышел, мы с Кириллом долго молчали, стараясь не глядеть друг на друга.

— Он что, всегда такой? — спросил, наконец, я.

— Пьет много в последнее время, — глухо ответил Кирилл. — Тебе хватит двух недель?

— Господи, ну где ты ходишь? Сколько времени уже! — криком встретила меня Таня у дверей.

Глянул на часы: полседьмого. Сказал (ведь обычно являюсь ближе к полуночи):

— А что? По-моему, не поздно.

— Как не поздно! Осталось всего полчаса, — топнула жена ногой — это ее смешной жест нетерпения. — Машку я уже давно к родителям отвезла. Давай быстро собирайся, я тебе кофе с бутербродом сделаю, и полетели.

— Куда? — спросил я, глупый склеротик. Даже не обратил внимания поначалу на то, что Таня накрашена, причесана, эти важные процедуры могут отнять у нее и полдня, одета в вечернее платье. Этот чешуйчато-рыбий, в обтяжку, невероятного какого-то черно-бурого цвета наряд от Ватанабе я подарил ей на годовщину свадьбы. А купил в одном забавном комиссионном магазине, куда жены «новых русских» сдают наскучившие тряпки, Абсолютно новые вещи там обходятся в треть настоящей цены, чудеса капитализма. Так вот, я спросил ее: куда?

— Что? — Таня застыла в полудвижении, половина ее тела уже стремилась в кухню. С трудом удержала равновесие. — Что ты сказал?

Конечно, я сразу все вспомнил. Сегодня у нас событие. Идем слушать «Виртуозов Москвы», самого маэстро Спивакова во главе их, виртуозов. Консерваторская девочка, несостоявшаяся звезда виолончели, утонченное мое создание, она через третьи руки достала эти драгоценные билеты, с бешеной переплатой. Слева от нас, сообщила мне гордо, будет сидеть испанский атташе, справа — культовый театральный режиссер.

— «Виртуозы Москвы», — произнес я с мукой.

— Ну и?.. — В Танином голосе тяжело звякнуло настороженное железо, сталь ударила о сталь.

Я сел на табурет в прихожей, начал разуваться. Медленно расшнуровывал туфли, пытаясь подобрать нужные слова, выстроить их в соответствующем порядке. Какой, к черту, концерт, если сроку — всего две недели и я понятия не имею, что делать! Каждая минута дорога! Сесть немедленно за машину и думать, думать… Н-да, говорящая лягушка — это круто…

— Знаешь, солнце, — начал я, тупо глядя в пол, — ты не могла бы сама сходить, а? Или звякни Василисе, она будет счастлива, пойдете вместе… Как насчет этого?

— Что случилось? — Таня, растерянная, так странно обернулась ко мне, словно не вполне владела своим телом, голые руки болтались у бедер. — У тебя что-то случилось?

— Да ничего особенного… Просто опять загрузили срочной работой.

— Но ты же обещал мне! — Руки ожили, взлетели к груди, словно не зная, что им делать или куда спрятаться, ведь на вечерних платьях не бывает карманов. — Ты же еще месяц назад мне обещал!

— Обещал… ну прости, маленький! — Я встал, наверное, поза у меня была драматической, попытался обнять Таню, она отшатнулась, объятие печально сомкнулось в пустоте. — Так получилось. Явился заказчик, и… Ну, в конце концов, я же ни черта не понимаю в классической музыке, я сплю на этих концертах, зачем я тебе там нужен, сама подумай? И голова сейчас забита совершенно другим… Серьезно, позвони Василисе, вы же с ней давно не виделись…

Что толку было в оправданиях! Я сам понимал, как никчемно это все выглядит, и крушение надежд даже в миниатюре — паршивая штука, но…

Сначала Таня не сказала ничего. Стояла и молчала, очень бледная. Даже губы под густой вишневой помадой, и те как-то побледнели. Глаза широко открыты, смотрела на меня, но словно не видела, размыто смотрела. Затем начала судорожно сглатывать. Ох, я знаю это глотание — за ним обычно следует долгая, изматывающая истерика с громкими рыданиями, с запиранием дверей ванной, с моим многочасовым сидением у запертых дверей и уговорами, уговорами… Я, честно скажу, в аптечном шкафчике над умывальником оставил только вату, активированный уголь и йод, выгреб от греха подальше все таблетки еще давно… так вот, Таня глотала. Что-то приговаривая воркующим, фальшивым голосом, я пытался к ней приблизиться, там, может, выйдет вместо театра затащить в постель или еще что… Потянулся к голому плечу, хотел дотронуться, еще подумал, что ладони у меня, как назло, холодные и влажные…