Идиотство, какое идиотство, честное слово! Что я должен сделать? Бросить работу? Я даже рабочий день свой сократить ни на минуту не могу: на мне же люди висят, на мне все завязано! Заказ надо сдавать срочно, очень срочно. Мы делаем софт для Силиконовой долины, совместное со Штатами предприятие. Двенадцать специалистов плюс переводчики, бухгалтерия, завхоз, уборщицы, служба безопасности и президент Кирилл. «Интерком» занимает этаж в авангардном небоскребе рядом с метро «Кропоткинская». Прозрачные лифты, охрана, трехступенчатая система допуска. Даже в собственную машину ты так просто не войдешь, ее распароливают для тебя с головного терминала. Пароли меняются каждую неделю. Это необходимые меры предосторожности. То, что мы продаем в Америку, не облагается налогами. Совершенно нелегальная продукция, контрабанда. Они лицензируют готовый программный продукт и толкают его у себя за настоящие деньги. Принцип очень простой. Есть литературные негры, а мы — компьютерные негры. Сам мистер Натаниэл Джордан — темная личность итальянского происхождения. Если он в коза ностра, я не удивлюсь. Привозит наличные деньги в черном кожаном чемоданчике. Похож на зажиточного армянина.

Она сказала однажды: «Мне с тобой страшно. Ты рядом, а такое ощущение, что тебя нет. Я не чувствую тебя. У тебя такие глаза иногда бывают, как у мертвого». Зато теперь я ожил, твою мать! Теперь у меня болит сердце, я не нахожу себе места. Мечусь в четырех стенах, все валится из рук. Противно самому себе готовить жрать — как будто совершаешь гнусность, предательство какое-то. Похлебал с утра наскоро кофе, высосал сигарету — и бегом, бегом, вон из дому! Не хватало, чтобы она подала на развод, только этого еще не хватало…

…Он приехал ровно в десять, как было условлено. По крайней мере их можно уважать за точность, тех, кто нас бережет. Суровых мужчин «оттуда». На парковку, как скромный лакированный крейсер, торжественно прибыл черный «БМВ». Мы наблюдали из окна, я и Кирилл, прилипнув к стеклу, расплющив о стекло носы, как дети. Ждали. Из машины вышел энергичный полноватый мужчина с кожаным дипломатом, в дорогих штиблетах с модными квадратными носами. Дымчатые очки и серебро на висках. Очень официальный, как телекомментатор. Через несколько минут он был уже в приемной: дизайнерский темный пиджак, водолазка, благообразное, любовно выбритое загорелое лицо с раздвоенным крепким подбородком, коротко стриженная шевелюра, пышные седые брови. Барин. Пахло от него сладковато-пряным резким одеколоном. Дорого и по-солдатски крепко, словно вышел из полковой цирюльни. Широко улыбнулся секретарше белоснежной металлокерамикой, пожал нам руки — мягкая кожа ладони, неожиданно сильные, хваткие пальцы.

— Борис Борисович.

— Пойдемте в кабинет, — вежливо промямлил Кирилл.

Остановившись на пороге, визитер оглядел все по-хозяйски внимательно и цепко, в деталях, словно это были его новые апартаменты. Я поймал этот фотографирующий взгляд — профессиональный, с прищуром, с быстрой искрой. Может, боялся, что здесь пулеметчики во всех углах? Покивал головой, снова улыбнулся:

— Хорошо тут у вас. А совсем недавно, кажется, переехали, да?

— Полгода уже, — подсказал Кирилл.

— Хорошо-о, — густым, вязким баритоном повторил он. — Мы в свое время поскромнее жили, поскромнее.

Борис Борисович прошествовал к Кириллову креслу, вбивая граненые каблуки в податливый ковер, поставил рядом свой дипломат, сел, закурил. Расслабленные, с ленцой, движения человека, который не стесняется своего влияния и власти. Которому в этом мире принадлежит многое, очень многое. Секретарша принесла кофе и печенье. Поблагодарил, взял чашку — мизинец по-купечески оттопырен, — шумно отхлебнул.

— Хороший кофеек, благодарю. Как вас зовут, девушка?

— Ира, — ответила секретарша.

— Вас тут не обижают начальники ваши, а? Такие молодые оба, симпатичные… Цветы дарят на Восьмое марта?

— Все хорошо, спасибо. — Она попятилась к выходу, слегка зардевшись, как положено, опытная.

— Если обижать будут, вы мне позвоните, я их прищучу! — легко засмеялся он и подмигнул исчезающей Ирине. — А вы, Кирюша, какой-то бледный. Почему? Я знаю почему. Когда зарядку в последний раз делали? Молодежь, молодежь… Вот я, например: каждое утро в семь — подъем, зарядочка с гантелями, потом бегаю в парке. А зимой купаюсь в проруби. И давление не скачет, и сердце не шалит. Только вот курю много. — Он с осуждением покосился на свою сигарету, «Собрание», с золотым ободком. — Жена говорит: бросай, бросай, — а не получается. Привычка. И вообще, мои юные друзья, что может быть лучше, чем чашка крепкого кофе, пятьдесят капель коньячку и хорошая сигарета? Не знаю, как вы, а я люблю наш, армянский. Старые товарищи не забывают, шлют из Еревана. Иногда заработаешься до ночи, устанешь как последний пес, вынешь из шкафа бутылочку, нальешь — запах, запах какой! Я ведь когда в Москву из Саратова в институт поступать приехал, не то что на коньяк — на пиво с трудом наскребал…

Меня это развязное балагурство начало беспокоить. Когда человек, чей секретный банковский счет в оффшорной зоне заблокирован, так себя ведет, становится неприятно. Но к делу Борис Борисович и не думал переходить.

— Я когда в Москву приехал, — продолжал он невозмутимо, похлопывая ладонью по кожаному подлокотнику, — у меня такой маленький был фибровый чемоданчик, один. В нем две рубашки, одни брюки и галстук. Мне галстук дядька подарил на день рождения. Красивый такой, с павлинами. Ох, что за павлины! Куда он делся, ума не приложу. Так жалко! А сапоги отец справил. Он штатской обуви не признавал, ходил всегда в сапогах. Со скрипом, м-мм… Сошел я с поезда и сразу на Красную площадь поехал. Иду, значит, сапогами скриплю, а вокруг народу, народу! Аж страшно. Не-е, думаю, надо назад возвращаться. Потеряюсь я здесь, затопчут. Только когда экзамены сдал, малость успокоился. А бедность какая была! Я себе первый свой костюм только к свадьбе справил. А женился я, мои юные друзья, в двадцать семь лет. И выделили нам в общежитии комнату, так-то. Как у Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Квартиру получил в тридцать пять… Так что я вам даже завидую.

Он умолк, заботливо погасил сигарету. Собрал окурком пепел в аккуратную горочку посреди пепельницы. Мы с Кириллом оба теряли терпение, раздраженно переглядывались исподтишка. Борис Борисович, закинув ногу за ногу и слегка покачивая носком сверкающей, как офицерский сапог, туфли, продолжал как ни в чем не бывало:

— Все, знаете, к компьютерам не могу привыкнуть. В наше-то время компьютеров не было. Я еще арифмометр застал, железный «Феликс». Крутишь ручку и считаешь. Вот такая древняя штуковина. Мне вот сейчас в кабинет компьютер поставили, а я, ей-богу, даже включить его боюсь. Мало ли, не на ту кнопку нажмешь, еще сломается… Так и стоит себе. А вот внук мой, Данька, — того вообще от компьютера за уши не оттащишь. Восемь лет пацану, а уже все знает. Как ни приду — все в кого-то стреляет, в каких-то монстров. Или на самолете летает, Америку бомбит. Черт-те что, какие игры придумывают! Говорю ему: «Даня, пойдем в зоопарк сходим, что ли, мороженого поедим». А он мне: «Отстань, дед, мне еще главного гоблина замочить надо». Видали?! Что такое гоблин, Кирюша?