Отец так и вскинулся, бросился к перилам:

– Анна Федоровна? Это вы? Что случилось?

– Сереже опять плохо! – раздался крик. – Пожалуйста, идемте!

– Иду! – ответил отец, исчезая в комнатах и через мгновение выбегая оттуда со своим медицинским саквояжем.

Секунда – и его не стало на террасе. Прошумели кусты, трава – и стало тихо.

Анатолий изумленно посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на мать.

Вера Савельевна стиснула дрожащие губы. Глаза были полны тревоги, на щеках появились красные пятна – значит, близки слезы. Она сняла красивый кружевной передник, нервно скомкала, потом зачем-то аккуратно развесила на перилах террасы… мысли ее сейчас явно были не о переднике!

«Что происходит? – изумился Анатолий. – Отец сорвался с места, будто его позвали, по меньшей мере, к умирающему брату! Мама, такое впечатление, сейчас заплачет. Неужели им так дороги эти люди? А мне сначала показалось, что, наоборот, между ними неприязненные отношения…»

– Я принесу мед, – сказала мать, выходя, и Анатолий понял, что она не хочет никаких вопросов о соседях.

Загадочно… Очень загадочно!

Спустя два часа после того, как Самойленко вышел из сарая, откуда подсматривал за неизвестной девушкой, его дряхлый ржавый «Форд», грохоча, как старая железяка, остановился на шоссе Киселёфф, около здания бывшего русского посольства, бесцеремонно нарушив тишину этого спокойного аристократического района. Самойленко вошел в незапертые садовые ворота. Машина была открытая, поэтому белый дорожный плащ Самойленко стал серым от пыли, и Поклевский сочувственно покачал головой, вглядываясь в усталое лицо своего секретаря.

Станислав Альфонсович снял со спиртовки уже готовый маргиломан[15], наполнил расписные фарфоровые чашечки, подал стаканчики с холодной водой.

– Ну, Тарасий Данилович? – спросил он нетерпеливо. – Не томите! Как на ваш взгляд? Похожа… на нее?

Самойленко с трудом сдержал усмешку: настолько интонация его высокообразованного начальника была похожа на интонацию тёмного монастырского сторожа. Оба они полны надежд, оказывается! И даже Поклевский мечтает о невозможном!

Самойленко ответил ему почти теми же словами, что и сторожу:

– Я плохо разглядел эту девушку. По-моему, совсем мало общего с Анастасией Николаевной. Однако, возможно, ей кто-нибудь сказал, что она слегка похожа на великую княжну, вот она с какой-то крестьянской хитростью и решила попробовать поморочить людям головы. А люди охотно позволили ей сделать это.

– Да, дело совершенно не в этой маленькой захолустной самозванке, – задумчиво проговорил Поклевский, – а в нашей радостной готовности обманываться. Однако и тут не без пользы! В этой истории видно томление народа по нормальной жизни, по сильной государственной власти. Народу нужна монархия!

– Возможно, – осторожно согласился Самойленко. – А вы не думаете, что появление этой девушки могло быть разработано большевиками? Сперва выдумать «воскресение» Анастасии, а потом разоблачить, чтобы внести новую смуту в народные головы?

– Ну, эти штуки вряд ли им выгодны, – скептически пожал плечами Станислав Альфонсович. – Вспышка патриотизма, тоски по прошлому? Зачем?! Таких чувств пробуждать они не любят. Не вижу для них в этом выгоды.

– Пожалуй, вы правы, – вздохнул Самойленко. – Извините, от кофе я откажусь. Такое ощущение, что насквозь пропылился в дороге. Поеду домой, с вашего разрешения: поскорей хочется вымыться.

– Конечно, конечно, – сочувственно улыбнулся Поклевский. – Отдыхайте. А документами с вечернего заседания Нансеновского комитета займемся завтра.

Самойленко откланялся, и вскоре его «Форд» снова взрезал своим тарахтеньем благостную тишину шоссе Киселёфф.

Поклевский недоуменно поднял брови. Показалось или в самом деле шум фордовского мотора удалялся не южнее, в сторону Страда Паркулюи, тихой улочки, вполне оправдывавшей свое название – Парковая, где снимал квартиру Самойленко, а в противоположном направлении – за Паркуль Киселёфф, к центру города?

– Наверное, показалось, – пробормотал себе под нос Станислав Альфонсович по привычке одинокого человека, привыкшего вслух беседовать с самим собой, и вернулся к делам.

А между тем ему не показалось: «фордик» Самойленко и в самом деле направился в центр, к бульвару Дачия, и там остановился около Поста Романа, главпочтамта румынской столицы. Время близилось к полуночи, однако телеграфный отдел работал круглосуточно. Тут же была совсем недавно установлена телефонная будка для междугородных и даже международных переговоров. Бухарест изо всех сил старался поддерживать репутацию «маленького Парижа», которую пока оправдывали только исключительно красивая застройка центральных кварталов, изобилие казино, роскошных ресторанов и проституток. Круглосуточная работа телеграфа была более убедительным шагом в этом направлении, сделанным по инициативе его величества короля Румынии Фердинанда.

Выложив немалое количество лей[16] и восхищенно поглазев на дежурную телеграфистку – красивую волоокую домнешуару[17] с длинными черными косами, – Тарасий Данилович заказал сверхсрочный разговор с Берлином.

Домнешуара изумленно уставилась на него своими дивными черными очами: уж очень не вязался такой важный заказ с обликом невзрачного, усталого, покрытого толстым слоем дорожной пыли субъекта. Обычно международные разговоры заказывали лощеные, отлично одетые господа, говорившие с английским, немецким или французским акцентом. Опытное ухо телефонистки подсказало ей, что запыленный субъект – или поляк, или русский, а значит, не имел никакого права на ее благорасположение. И содержание его переговоров телеграфистку ничуть не заинтересовало, хотя, по долгу службы, она должна была подслушивать и записывать для Сигуранцы[18] переговоры официальных лиц. Но, во-первых, запыленный господин совершенно не походил на официальное лицо, во-вторых, телеграфистка не знала русского языка, а заказанный разговор с господином Боткиным шел именно по-русски.

Бывший посол Российской империи в Румынии Станислав Альфонсович Поклевский-Козелл был бы очень озадачен, услышав этот разговор!

– Здравствуйте, Сергей Дмитриевич[19]. Это Самойленко, – начал Тарасий Данилович.