была просто девушкой из Ноксвилла, штат Теннесси, которой нравится другая музыка и которая одевается не как они, но которая все равно клевая, и с ней весело тусить. Хизер даже сказала, что у меня отличное чувство юмора.

Сначала я решила, что, наверное, влюбилась в Хизер, но потом поняла, что влюбилась в ее образ жизни. Не знаю, хочу ли встречаться с Хизер, но я точно хочу быть ею. Или кем-то вроде нее. Я хочу свободной жизни в колледже, где меня никто не знает, чтобы начать с чистого листа. Там я почувствовала себя чем-то по-настоящему увлеченной. Почувствовала свободу быть собой. И не беспокоилась, что на все, что я делаю, будут смотреть под углом «а ты знаешь, кто ее отец?».

Пока я не приехала в кампус, я не понимала, как сильно на меня давило это бремя. Думала, что забыла отца, похоронила его в прошлом. Не понимала, что он постоянно присутствует в моей жизни, влияет на мои поступки, на отношения с людьми.

Теперь, когда я почувствовала, что значит быть нормальной, быть Лантой Кейд, я не уверена, что смогу снова стать Ланни Проктор. Это одна из причин, почему я не ответила на недавние сообщения Ви. Просто не готова. И это странно, потому что обычно мы с Ви постоянно болтаем.

Ви, безусловно, моя лучшая подруга, и порой больше, чем подруга, хотя я не могу назвать ее своей девушкой. Она не такая. Ви считает, что быть чьей-то девушкой – значит быть чьей-то собственностью, а она поклялась, что не будет принадлежать никому, кроме себя. Она слишком долго пыталась вырваться из-под контроля матери, чтобы позволить контролировать себя кому-то еще. Ви любит делать то, что хочет и когда хочет, а до других ей нет дела. Поэтому иногда с ней бывает тяжело.

Ох, как же я устала от всего… Мне нужно бежать. Нужно бежать.

Быстро переодеваюсь, туго зашнуровываю кроссовки, выхожу на крыльцо и потягиваюсь. До Стиллхаус-Лейка несколько миль, но я уже бегала трусцой этим маршрутом, он довольно легкий. Начинаю в медленном темпе, постепенно ускоряясь. Так приятно бежать, увеличивая нагрузку, чтобы больше ни о чем не думать! Так, без всяких мыслей, я бегу знакомым путем и в конце концов оказываюсь у начала подъездной дорожки, ведущей к нашему старому дому.

И мешкаю, раздумывая, разозлится ли Сэм, если я загляну его проведать. Как-то странно вернуться в Нортон, оказаться рядом с домом и не зайти. Такие мысли лезут в голову, потому что я до сих пор считаю Стиллхаус-Лейк своим домом, хотя мы давно не живем здесь. Ноксвилл всегда казался мне временным пристанищем, как и все остальные места, где мы останавливались, скрываясь.

Решаю, что лучше попросить прощения, чем разрешения, и иду к дому. Вдоль улицы выстроились легковые и грузовые машины, и я ошибочно принимаю их за транспорт полиции и криминалистов. И слишком поздно замечаю надпись на одном из фургонов: большие синие буквы – аббревиатура местного новостного канала.

Кто-то узнает меня и выкрикивает мое имя. Большего и не нужно: словно волна во время прилива, около полудюжины камер и в два раза больше репортеров нацеливаются на меня. Я замираю от неожиданности.

И уже собираюсь повернуться и убежать, когда кто-то из них кричит:

– Что вы почувствовали, когда узнали, что ваш приемный отец, возможно, тоже убийца?

Я знаю, что лучше не вступать с ними в контакт. Знаю, что не должна обращать внимания, но вопрос застает врасплох.

– Что?

Ко мне проталкивается журналистка, ее губы ярко алеют на фоне белоснежных зубов.

– Вы разве не слышали?

Я молча качаю головой.

Она похожа на акулу, почуявшую кровь.

– Сегодня Сэма Кейда увезли на допрос в связи с нападением, которое произошло в вашем доме. Источники сообщают, что он главный подозреваемый.

Я моргаю, пытаясь понять смысл ее слов. Я еще не знаю до конца, что на самом деле произошло у нас в доме, но одно знаю точно: Сэм абсолютно ни при чем.

– Вы врете, – говорю я, но вместо слов выходит шепот.

Журналистка тычет микрофоном мне в лицо:

– Что вы сказали?

– Я сказала, вы врете! – Теперь я уже ору. – Мой отец никогда никому не причинил вреда. Он любящий, преданный и…

– Какой отец? – выкрикивают из толпы репортеров. – Мэлвин Ройял или Сэм Кейд?

Услышав это, я в ужасе отшатываюсь.

– У меня только один отец, и его зовут Сэм Кейд, – выплевываю репортеру в лицо.

Поворачиваюсь, чтобы уйти, но меня окружают и теребят со всех сторон, зовя по имени. Некоторые даже выкрикивают мое прежнее имя – Лили Ройял, и я вся сжимаюсь. Я давно не она.

Пытаюсь вырваться, но они не пускают.

– Без комментариев, – отвечаю я. – Я не хочу с вами говорить!

Не слушая, они суют камеры и микрофоны прямо в лицо, толкая друг друга и меня, чтобы подобраться поближе. Жадно ловят каждое мое слово, каждую фразу: главное – записать, а разберутся потом.

Мне становится трудно дышать. Я уже забыла, каково это – когда тебя обступает столько людей, что-то кричат, чего-то от тебя хотят. Я стараюсь держаться, но глаза щиплет от слез. Потому что это уже слишком, а я не знаю, как все прекратить.

Я хочу вырваться. Нужно выбираться отсюда. Мама научила меня давать отпор при нападении. И даже научила нас способам самозащиты в толпе. Но если я кого-нибудь ударю, все попадет на камеру, и это плохо кончится. Учитывая, кто я, вряд ли у меня получится воспользоваться презумпцией невиновности.

В ту же секунду я слышу рев мотора и испуганные вопли. Толпа репортеров расступается, появляется мотоциклист. Из-под шлема не видно, кто это, но меня приглашают жестом сесть сзади. Внезапно мне становится наплевать на запреты ездить неизвестно с кем, потому что прямо сейчас нужно только одно – убраться подальше.

Я запрыгиваю на мотоцикл, обхватываю водителя руками, и он тут же давит на газ. Мотор ревет, и, разметав камешки из-под колес, мы срываемся с места и несемся не по дороге, а в лес. Крепко зажмуриваюсь, уткнувшись лицом в спину мотоциклиста, пока мы бешено петляем среди деревьев и подскакиваем на камнях.

Начинаю обдумывать варианты бегства. Можно попытаться вырубить мотоциклиста, но это, скорее всего, закончится аварией, в которой пострадаю я сама. Или спрыгнуть, но это опасно: я тоже могу пострадать и не защищу себя, если потребуется. Поэтому решаю подождать, пока мы не остановимся, и действовать по обстоятельствам.

Наконец, когда мы уже достаточно далеко от дома и нас не видно,