Таким образом, случилось, что после аннексирования орденом Рижской епархии и пленения Рижского архиепископа у магистра Берндта фон дер Борха возникла насущная потребность в «маленькой победоносной войне» с «русскими отступниками», которая отвела бы от ордена угрозу интердикта за столь бесцеремонное обращение с князем Церкви, а заодно содействовала появлению папской санкции на передачу ордену светских прерогатив (Herrschaft) в отношении Рижской епархии. Двухсотлетняя борьба ливонских ландсгерров за лидерство внутри страны близилась к исходу, и Ливонскому ордену, претендовавшему на первенство, необходимо было продемонстрировать всему католическому миру свою способность в качестве государя «всея Ливонии» гарантировать подданным защиту от внешнего врага и «справедливость» в ее средневековом восприятии. При подобном раскладе для объявления войны Пскову ливонскому магистру требовался особый повод, который акцентировал его верность католической церкви, праведность устремлений и служил неоспоримым доказательством его состоятельности в роли государя. Этой цели полностью отвечало его намерение вернуть Рижской епархии, при сложившихся обстоятельствах — ордену, спорную или, говоря языком русских летописей, «обидную» землю Пурнау (Пурнове), расположенную между русской Опочкой и орденской крепостью Мариенбург (Алуксне). Согласно старинным договоренностям, восходившим к XIII веку, эта полоса приграничной земли являлась владением Рижских архиепископов, но по условиям псковско-дерптского договора 1463 года, подписанного при участии и содействии представителей великого князя Московского после очередного военного поражения Ливонского ордена, она «на воле Псковской» была передана Пскову. Постройкой укрепленного Вышгородка псковичи продемонстрировали стремление закрепить эти земли за собой навечно, с чем ливонцы, продолжавшие считать их своими, не желали мириться[119]. В 70–80-х годах XV века Пурнау неизменно выступала в качестве места свершения недружественных акций, доводивших подчас до кровавых стычек, причем каждая из противоборствующих сторон считала себя правой: ливонцы полагали, что псковичи горят желанием в обход старинных договоренностей «протиснуться к [ливонской] земле, воде и рыболовным угодьям», а те, в свою очередь, утверждали, что пользуются этой землей исстари. Возвращение утраченных земель в те времена рассматривалось как causa justa, справедливый повод для объявления войны[120], и потому отказ псковичей от возврата Пурнау, как и вооруженные нападения 1478 года, позволили магистру представить конфликт ордена с Псковом как акт справедливого возмездия (wrаkе) «русским схизматикам» и как «священную войну», которая, что немаловажно, в сознании католиков ассоциировалась с отпущением грехов, индульгенцией. Ответственность за развязывание войны магистр фон дер Борх возложил на Ивана III: «Мы недолго сохраняли мир в этих [ливонских] землях, поскольку великий князь вместе с Новгородом, Псковом, Москвой, татарами и другими хочет прибрать эти земли к рукам и покорить, [а потому] пусть его святейшество одарит эту часть христианского мира особой милостью и индульгенцией, благодаря чему мы получим наемников (vоlk) и деньги и окажем сопротивление неверным (unglelobigen), которых сможем принудить к послушанию римской церкви»[121]. Упоминания о захватнических планах великого князя Московского в сочетании со стереотипными описаниями бесчеловечного обращения русских с ливонцами представляли политику магистра в выгодном свете, позволяли тому надеяться на прощение и, коль скоро его борьба с русскими обретала статус крестового похода, еще и на помощь католического мира.

Взаимосвязь конфликта ливонского магистра с архиепископом Рижским Сильвестром и началом в 1480 году русско-ливонской войны отчетливо прослеживается в рецессах (протоколах) общеливонского ландтага, собравшегося в Валке 25 июля 1479 года. В ходе его заседаний магистр обнародовал письма коменданта Выборга Эрика Аксельссона Тотта, в которых говорилось о сношениях архиепископа Рижского со шведами, которые предоставили ему наемников для ведения войны с орденом, после чего обвинил главу ливонской церкви в предательском сговоре с «русскими схизматиками» и преднамеренном развязывании внутреннего конфликта[122]. В результате предложение магистра объявить Пскову войну и восстановить попранную справедливость в отношении Пурнау получило поддержку ливонских «сословий». В письмах, направленных в Любек в дни работы ландтага, депутаты ливонских городов сообщали о предстоящей войне и мерах по ее подготовке: Дерпту и Ревелю, в частности, предстояло оснастить флотилию на Чудском озере с экипажами в 200 человек[123]. Предполагалось также привлечь к военной службе купцов, торгующих в Ливонии[124], в то время как сама торговля с русскими приостанавливалась[125].

Великий князь Московский Иван III в то время был занят соперничеством с Литвой, поглощением русских уделов, подготовкой наступления на Казань и Вятку, отражением нового татарского нашествия, и потому у ливонцев была надежда, что Москва и подвластный ей Новгород не примут участия в их войне с Псковом. Берндт фон дер Борх писал верховному магистру, что не станет обвинять новгородцев в нападениях 1478 года (Nawgarden ап sulchem Herczoge keyn schult habe) и намерен «взыскивать ущерб не с великого князя и не с Новгорода, но лишь с одного Пскова»[126]. Псковичи же, напротив, надеялись на поддержку великого князя и Новгорода[127].

Летом 1479 года завершился конфликт между верховным магистром Трухзесом фон Ветцхаузеном и польским королем Казимиром IV Ягеллончиком, и у ливонского магистра появилась надежда на помощь этих государей. В силу плачевного положения Орденской Пруссии верховный магистр многого обещать не мог, но как посредник в переговорах с Казимиром IV был незаменим. Письмо хаускомтура Кёнигсберга от 26 ноября 1479 года к фон дер Борху сообщает, что глава Немецкого ордена получил согласие польского короля на проведение его переговоров с ливонским магистром по поводу заключения военного союза против Москвы, правда, их подготовку доверил воеводе («гауптману») Жемайтии Яну Койгаловичу, с которым у Ливонского ордена существовали серьезные трения[128]. Берндт фон дер Борх собирался отправить к Казимиру свое посольство[129], но потом, отказавшись от первоначального намерения, завязал переговоры с литовской Радой[130], в чем ему большую помощь оказали ревельский епископ Симон фон дер Борх и комтур Голдингена Гердт фон Малинкродт[131]. Верховный магистр, между тем, настоятельно рекомендовал ливонскому магистру втайне от Рады вступить в переговоры с польским королем, не информируя его о своих контактах с литовцами[132], а в конце 1479 года предложил тому передать Ливонский орден под защиту польского короля[133]. Последнее, возможно, являлось завуалированным условием оказания военной помощи. Надо иметь в виду, что Ливонский орден, хоть и являлся одним из подразделений Немецкого ордена, не попадал под условия 2-го Торуньского мира 1466 года, превратившего Немецкий орден в Пруссии в вассала польского короля, а посему Казимир IV вполне мог воспользоваться идеей военного союза с его ливонским подразделением, чтобы на правах «защитника» подвести того к признанию зависимости от польской Короны. Бернд фон дер Борх дипломатично ушел от ответа и обещал Казимиру обдумать его предложение после заключения ими оборонительного союза против русских[134]. Шансов на успех у него было немного, поскольку Казимира IV тогда больше интересовали Венгрия и Пруссия, но отнюдь не Ливония[135].