Судя по всему, не настолько большой, как нам кажется, потому что я чувствую, как силы покидают меня. Леденящий душу холод пробирает до самых костей, лишая тепла и покоя, забирая огонек света, который до этого момента все еще жалко горел внутри моего сознания.

Я практически сдалась.

Я устала.

Мне кажется, я плыву по темной реке, и никак не могу добраться до берега, раз за разом погружаясь в черную воду, втягивая ее в свои легкие.

В очередной раз выныриваю, отплевываясь и сильно кашляя для того, чтобы вновь уйти под воду, наблюдая, как слабый свет окончательно теряется наверху, пока мое тело все дальше и дальше опускается на глубину.

На сколько таких погружений меня еще хватит?

Потому что я официально признаюсь, что не вижу смысла бороться дальше.

Я захлебываюсь и тону каждую чертову секунду, и все еще никак не могу почувствовать твердую почву под ногами. Возможно, мне стоит просто отдаться на волю течения и перестать сопротивляться.

— Элиза, черт возьми, — чьи-то руки обвились вокруг моих плеч, вызывая внутренний протест со стороны моего тела.

Меня колотило крупной дрожью, а тело свело жуткой судорогой. Жгучая боль пронзила мои вены, пока кто-то вливал в меня лекарство. Я стиснула зубы, чтобы не закричать в агонии, и крепко зажмурила глаза. Тепло стало просачиваться внутрь моего оцепеневшего тела, принося небольшой покой измученному разуму. Голоса все дальше отходили на задний план, пока я плыла на волнах своего сознания.

Я очнулась в своей больничной кровати, когда солнце уже вовсю освещало мою палату, проникая в распахнутые окна. Поморщившись, я приподняла руку, прикрывая глаза от яркого света. Из моей вены снова торчал катетер, а опустевшая капельница стояла недалеко от постели. Последнее, что я помнила, — это поход в душ, после чего темнота поглотила мое сознание.

— Доброе утро, — произнесла Кэтрин, распахнув дверь палаты.

Я молча смотрела на ее жизнерадостное лицо, идеальную фигуру, и начинала тихо ее ненавидеть. Я никогда не стану такой же совершенной, как и она. Не после всего, через что пришлось пройти моему телу.

— Ты здорово нас напугала вечером, — продолжила она, не замечая реакции моего тела. Она уселась на стул, и закинула ногу на ногу, слегка покачивая черной туфлей на высоком каблуке.

— Мне жаль, — машинально ответила я, рассматривая узоры на покрывале.

— Ты говоришь это искренне, или для того, чтобы мне стало спокойнее?

Я неопределенно пожала плечами.

— Что вчера произошло, Элиза? Мне казалось, что мы нашли с тобой общий язык.

— Я не помню.

— У тебя был приступ. Тебя нашли на полу в душевой под холодными потоками воды, где ты, очевидно, пролежала несколько часов. Доктор Карсон опасается, чтобы на фоне истощения организма, у тебя не появилась пневмония.

— Я этого не помню. Я просто пошла в душ и все, дальше большой провал.

Кэтрин тяжело вздохнула и поправила очки в черной оправе.

— Что случилось перед тем, как ты отправилась в душ?

— Что ты имеешь в виду?

— Было ли что-то, что могло вызвать стресс в твоей голове?

— Нет, — покачала я головой. Мне не хотелось говорить ей о том, что я видела Пола, и это буквально подтолкнуло меня через край.

— Ладно, — протянула Кэтрин, — я выпишу тебе некоторые препараты, которые помогут справиться с твоей тревожностью и наладят сон.

Она торопливо что-то записала в своем блокноте, после чего встала на ноги и вышла в коридор, быстро улыбнувшись уголками губ.

Я потерла руки, которые покрылись сотней мурашек. Ощущение холода не проходило, поэтому мне пришлось подтянуть по своим ногам теплый плед и накрыться им.

Следом за Кэтрин приходил доктор Карсон, который недовольно ворчал, проверяя мои показатели, затем медсестра принесла целую гору таблеток, которые мне предстояло протолкнуть по своему пищеводу. Дни сменяли ночи, ночи — дни, и так по кругу. Я сбилась со счета от того, сколько дней или недель я провела в этой палате. Кэтрин каждый день приходила и садилась на металлический стул, вынуждая меня копаться в себе. И если поначалу это казалось сложным, то постепенно я стала ждать наших разговоров, поскольку могла говорить о том, о чем не могла рассказать никому другому.

— Ты хочешь жить, Элиза? — в один из дней Кэтрин ошарашила меня неожиданным вопросом.

Я уставилась на нее и поняла, что я не знаю ответа на этот простой вопрос. Когда я лежала в пещерах, я чертовски цеплялась за жизнь, но здесь, в безопасности, мне хотелось сдаться.

Чертов парадокс.

— Я хочу стать прежней, — мое сердце колотилось где-то в горле, пока я лихорадочно потирала пальцами кожу на своем запястье.

— Что ты подразумеваешь под этим словом? Прежняя — это какая? — Не такая, какой являюсь сейчас.

— Ты пережила события, которые наложили свой отпечаток на состояние твоей души, и твоего тела. Нам нужно научиться справляться с этим, а не искать возможность вернуть все, как было. Как прежде уже не будет. — Я знаю, знаю, черт, — я запустила руку в волосы, и с силой потянула за светлые пряди, — и это сводит меня с ума.

Глаза Кэтрин наполнились состраданием. Она переставила ноги, обутые в черные туфли на высоком каблуке, и уперлась локтями в собственные колени. — Мы многого добились, Элиза, не пытайся подтолкнуть себя к краю. — Что, если я хочу? — Мой шепот был едва слышен в гулкой тишине. Кэтрин несколько минут сканировала мое лицо, после чего покачала головой: — Нет, не хочешь.

— Как ты можешь знать наверняка?

— Кто действительно так думает, не говорит об этом. Если ты произнесла это на нашей беседе, значит ты хочешь, чтобы тебе помогли. И я помогу тебе. Сегодня мы поговорим о том, что ты чувствовала, когда прикрывала спину своих товарищей на той горе.

— Что я чувствовала? — переспросила я, — наверное ничего, это моя работа. Была моя работа.

— Почему ты поправила себя?

— Потому что я не уверена, что смогу снова выйти за эти стены.

— Ты можешь