Тут голос деда Игната изменился, стал непривычно тихим, можно сказать, застенчивым:

— В общем, решил я, Ваня, решил я исправить одну свою давнюю ошибку. Ты ведь знаешь наверняка, что мы когда-то с Таней очень крепко дружили.

— Так вы с Татьяной Сергеевной и сейчас до сих пор друзья, — отвечал Иван, сворачивая в нужном месте — он уже понял, куда они едут. Поглядев в заднее стекло, он увидел, что за ним свернул какой-то старенький разбитый «жигуленок», но не придал этому никакого значения.

— Вот именно, что друзья! — фыркнул дед Игнат. — А могли бы быть… В общем, Ваня, что говорить, нравилась она мне, ну и я ей… вроде как тоже. Жениться собирались, она меня и из армии ждала…

Дед Игнат замялся, помолчал, потянулся было за папиросами, но сдержался, не стал их вынимать.

— А потом, когда я из армии вернулся, сказал ей, что надумал поступать в военно-инженерное училище. Танечка-то и взъерепенилась: мало, говорит, я тряслась, пока ты солдатом в саперах ходил, ночей не спала, все думала, жив ли ты или уже на мине подорвался? Не ходи в саперы! И я дурак… Мне б тогда надо было обнять ее, приголубить да объяснить, что не каждый день мины встречаются, да и вообще… Вообще мог я, Ваня, ее и послушать да по другой тропке пойти. Но я ж молодой был, горячий да гордый. Подумал: «Что ж это мне женщина диктовать будет, что делать да как жить?!» Развернулся, да и уехал из Атяшево. Поступил в училище, окончил, ну и дальше что было, то было…

Он замолчал и вздохнул.

— Вы об этом жалеете? — удивился Иван.

— Да смотря о чем… — пожал плечами дед Игнат. — О том, что воевал и как жизнь прожил, не жалею, конечно. А вот о том, что не удержал ее тогда… Хотя, черт его знает, может, и слава богу, что так — со мной-то в мужьях седых волос у нее бы точно прибавилось. Соврал я, пожалуй, насчет второй тропки, Ваня. Наверное, нам в жизни только одна дорога возможна, а на другой-то и делать нечего. Только вот знать бы, где она, та верная дорожка, да найти ее побыстрее… А не то все ноги истопчешь, пока ищешь, а жизнь тем временем уж и мимо пролетит.

Он вновь помолчал, потом продолжил:

— Как бы там ни было, свою дорогу до половины я уже прошел. Пора подумать, как вторую проходить, — дед Игнат лукаво подмигнул. — Главное, чтобы не одному.

— Так вот вы что надумали! — На лице у Ивана отразились изумление и радость.

— Дошло наконец! — Дед Игнат широко улыбнулся. — Ну да, свататься я еду к своей Татьяне Сергеевне.

— Ну, вы молодец, Игнатий Андреевич! — одобрительно покачал головой Иван. — Прямо восхищаюсь вами.

— Ты бы, вместо того чтоб восхищаться, — вновь подмигнул дед Игнат, — взял бы да и последовал моему примеру. Не видишь, что ли, — Ира уже извелась вся. А ты все молчишь. Уж давно бы поговорил с ней, объяснил, что и как… А то ведь нервничает девка, не знает, что и думать.

Иван нахмурился.

— Нет, рано еще мне с ней говорить, — произнес он после долгой паузы. — Я уж и так прикидывал, и эдак… Рано. Мало ли что Маринка еще за этот месяц выкинет… Вот оформлю развод, тогда и поговорю с Ирой. А то некрасиво как-то получается. Здрасьте, мол, Ирина Николаевна, не хотите ли за меня замуж? То есть я, конечно, женат на другой, но это временно, вы уж подождите… Бред полный! Да кто я вообще такой по сравнению с ней? Она известная актриса, красавица, у нее наверняка толпы самых крутых поклонников, всякие звезды да олигархи. А тут я, деревенский мужик, обычный управленец на заводе — да еще и ждать меня попрошу. Вообще наглость. Она, может, и знать-то меня не хочет.

— Да хочет, хочет, — хмыкнул дед Игнат. — Это ж видно. Мое мнение — зря ты тянешь с разговором, Ваня. Вы ведь заявление на развод с Маринкой только-только подали, пока месяц пройдет, Иришка с дочкой уже в Москву уедут.

— Я ее и в Москве разыщу, — упрямо, точно молодой бычок, мотнул головой Иван. — Захочет она быть со мной — значит, все равно будет. А коли не захочет, то куда торопиться-то? И все, хватит об этом, приехали уже.

«Форд» и впрямь уже был у самых ворот Кореней. Через забор было видно Татьяну Сергеевну, которая стирала во дворе скатерти, поставив корыто на скамейку. И дед Игнат, и Иван — оба знали, что, хотя в доме есть стиральная машина, Татьяна Сергеевна предпочитала делать это вручную.

— Скатерка — это тебе не штаны для работы в огороде, — говорила она. — Скатерть на стол идет, значит, нечего ее во всякой химии замачивать.

Заметив Ивана, она тут же крикнула через забор:

— Кроме меня, никого дома нет. Все в больницу поехали, Алику навестить, — и строго посмотрела на него, давая понять, что винит и Ивана в том, что случилось с ее внучкой — почему, мол, так плохо воспитал дочь?

Под ее взглядом Иван смутился, как мальчишка, но тут из машины выбрался Игнатий Андреевич в костюме, орденах и с букетом гладиолусов наперевес.

— Игнат? — удивилась Татьяна Сергеевна. — Ты куда это в таком виде?

— К тебе, Танечка, — решительно ответил тот. — Важное дело у меня к тебе.

Но тут, как это иногда случается, события приняли новый оборот. Так часто бывает: мы планируем свои действия, но не учитываем те возможные и подчас неприятные сюрпризы, которые преподносит нам жизнь. А они порой способны изменить все до неузнаваемости. Случайны ли они или подчиняются какой-то высшей силе, вряд ли кто-то знает наверняка. Но они существуют — и с этим не поспоришь.

Вдали послышался шум приближающейся машины — это был тот самый «жигуленок», который давеча заприметил Иван. У ворот Кореней колымага сбросила скорость, потом остановилась, и из открытого окна раздался громкий голос, слышный на всю улицу:

— Да вот же он, я же говорил! Ну, на ловца и зверь бежит!

Двери «жигуленка» распахнулись, и оттуда появились три странного вида типа. Первый был невысокий, но крепко сбитый мужик лет сорока, в спортивном костюме, краснолицый, с маленькими усиками и бычьей шеей. Второй — налысо бритый и совсем молодой парень, вряд ли старше двадцати лет, но здоровый, высокий и накачанный, в камуфляжных брюках и тельняшке без рукавов, открывающей татуировки на могучем плече. Замыкал шествие худощавый мужичонка неопределенного возраста в старой футболке и линялых тренировочных штанах, цвет его лица да и общий облик явно давали понять, что человек этот пьет давно, много и безнадежно.

Прибывшие явно были настроены агрессивно. У пьянчужки в руках был кусок арматуры, которым он помахивал, пытаясь придать себе воинственный вид, руки молодого парня то и дело непроизвольно сжимались в кулаки, а у усатого был кастет и такое зверское выражение лица, что при одном взгляде на него становилось ясно: встреча не сулит ничего хорошего.

— Ты, что ли, будешь Иван Пшеничников? — грубо поинтересовался он, поигрывая свинцовым кастетом.

— Ну я, — кивнул Ваня, хмуро, с недоумением оглядывая троицу. — А что надо?

— Да надо тебя уму-разуму поучить, — ответил усатый со злой усмешкой.