– Так, значит… – начала Селина, – ты и все члены Львиных чертогов не, – она сглотнула, – люди?

Он покачал головой.

– Что вы тогда такое? – выпалила она, крепко сжимая медные ключи от входной двери, которые до сих пор держала в руках.

– Арджун наполовину фейри, наполовину человек. Бессмертный, их называют этириалами. – Он внимательно наблюдал за Селиной, когда говорил. – Остальные пьют кровь, чтобы жить.

Селина стиснула ключ еще сильнее.

– А ты… опасен для меня?

– Весь этот мир опасен для тебя, Селина. Однако я могу сказать тебе одно: моя вампирская природа должна беспокоить тебя в последнюю очередь.

Прикусив изнутри щеку, Селина задумалась над его словами. То и дело она украдкой бросала взгляды на Бастьяна, ей казалось, он был загадкой, которую она никак не может разгадать. Дважды она начинала было что-то говорить, но замолкала. Если в ней есть хоть капля благоразумия, она должна его выгнать как сумасшедшего, которым он, по всей видимости, и является. Ничего из того, что он сейчас ей рассказал, не имело никакого смысла. Подобные вещи не могут быть реальными.

И все же Селина поняла, что ей… хочется во все это верить. Как будто девочка, которая верила в сказки братьев Гримм, наконец-то отыскала ответы на свои самые невероятные вопросы.

– Странно, – сказала Селина, – но мне почти что приносит покой мысль о том, что теперь я знаю эту жуткую правду, что почти умиротворяет. Ты уже…

– Есть еще кое-что, – осторожно прервал ее Бастьян.

Ее глаза распахнулись шире.

– Еще что-то помимо заколдованного мира смертельно опасных волшебных созданий? – недоверчиво уточнила она.

Впервые за вечер Селина увидела, как Бастьян колеблется. Однако затем он кивнул.

– Ты… тоже часть этого мира. Ты этириал.

Селина чуть было не рассмеялась. Это же просто нелепо.

Он наклонился вперед одним плавным движением. Нечеловечески плавным.

– Твоя мать – волшебница по имени Силла, правительница Летнего королевства Сильван Уайль.

Недоверчивый смех все же сорвался с губ Селины.

– Эта самая… – Кровь отхлынула от ее лица, когда она осознала всю правду. Волшебница. Правительница. Все это в настоящем времени.

Бастьян слишком внимателен, чтобы оговориться.

Селина подскочила на ноги, уронив медные ключи на покрытый коврами пол.

– Моя мать жива? – У нее ослабли колени, когда тяжесть этой мысли опустилась на нее.

Бастьян посмотрел на нее снизу вверх и кивнул.

– А ты… а ты… – начала вдруг заикаться она. – А ты ее видел?

И снова он кивнул.

Правой рукой Селина схватилась за горло. Сердце грохотало в венах, как испуганная лошадь.

– А она… – Селина прочистила горло, приказывая своему голосу не дрожать. – Она хочет увидеть меня?

Бастьян встал.

– Неважно, хочет она увидеть тебя или нет. Что важно, так это хочешь ли ты увидеть ее.

Селина чуть не запнулась на ровном месте, когда сделала шаг назад. Бастьян двинулся было ей на помощь, но она вскинула руки, остановив его. А затем опустилась в бархатное кресло позади.

– Почему ты рассказываешь мне обо всем этом сейчас? – прошептала она, по-прежнему держась за горло и дергая за кружева ворота.

– Потому что я уважаю тебя. Не мне принимать за тебя решения, и неважно, чего хочу я сам. – Он смотрел на Селину с таким напряжением, что ей захотелось отвести взгляд. Но она не отвела.

– Неважно, чего хочешь ты сам? – переспросила она. – То есть тебе бы хотелось принять решение за меня?

Он поджал губы.

– Хотелось бы. Сильнее, чем я готов в этом признаться.

– Тогда зачем давать мне право выбора?

– Потому что это история о тебе. – я не должен перетягивать твою историю на себя. – Жар его взгляда сводил Селину с ума. Бастьян словно оживал во мраке, очертания его тела становились размытыми, как дым.

Селине столько всего не терпелось сказать. Ей нужно было узнать ответы на столько вопросов. Как же странно ощущать столько противоречивых чувств разом. Грусть, радость, злость, неуверенность.

Если мать Селины жива и хочет ее увидеть, это означает, что она намеренно не общалась с дочерью на протяжении четырнадцати лет. Когда Селина была совсем маленькой, она часто мечтала, чтобы мать вернулась в семью, но отец настаивал вновь и вновь, что Селине пора признать правду: мать ушла. Навсегда.

Получается, что оба лгали ей. От нее скрывали огромную часть ее жизни? Возможно ли теперь вообще узнать всю правду?

Она убрала руку от горла.

– Если моя мать волшебница, думаешь, она может помочь мне вернуть воспоминания?

Хмурые линии пролегли у Бастьяна между бровями.

– Это сейчас беспокоит тебя больше всего?

– Да. – Она хладнокровно кивнула. Кивнула почти что сердито. Быть может, пока что лучше не поддаваться своим чувствам. Иначе она почувствует слишком много всего разом. – У меня украли часть моей жизни. И я хочу ее вернуть. Я хочу вернуть все.

– Я понимаю. И сожалею о твоей потере больше, чем ты можешь себе представить.

– С чего тебе-то об этом жалеть?

– Те воспоминания были отняты у тебя по твоей просьбе.

Селина застыла на месте, ей сдавило грудь.

– Ради чего я стала бы просить, чтобы у меня отняли мои же воспоминания?

– Ради любви, – ответил Бастьян. – Ты предложила свои воспоминания в обмен на жизнь того, кого ты любила.

– И… этот кто-то тоже любил меня?

Бастьян выдохнул.

– Любил.

– Однако больше не любит? – Ее голос внезапно стал тихим, последнее слово она прошептала едва слышно.

– Было бы неправильно с его стороны продолжать любить тебя. Ты достойна кого-то получше, чем демон ночи. Ты достойна прожить жизнь в свете солнца, в безопасности, в тепле и любви.

Селина сглотнула, ее мысли снова вернулись к Майклу. Именно такой была бы ее жизнь рядом с ним. В свете солнца. В тепле. В любви. Только вот…

– Есть ли вероятность, что этот демон изменит свое решение? – на одном дыхании спросила она.

– Нет. Такой вероятности нет.

У Селины ком встал в горле. Она отвернулась, чтобы Бастьян не увидел, как сильно его ответ задел ее, задел до глубины души.

– Селина, – произнес Бастьян мягко, – ты просила меня сказать тебе правду, хотя я предупреждал, что она может причинить тебе боль.

– Я знаю. – Селина провела пальцами под глазами, пытаясь смахнуть набежавшие слезы. Все это нелепо. Бастьян только что рассказал Селине, что ее мать жива. Это должно было вызвать радость, перекрывающую боль от его вежливого отказа.