Ее глаза стали совсем круглыми.

– А ты, – проговорила она тихо, словно не веря себе, – уполномочен делать такие щедрые подарки? Мало того что те отдал тоже так щедро, словно пару конфет…

– Ха, – ответил я лихо. – Еще бы!.. Я же знаю, вселенная существует только для меня, такого умного и нарядного. В общем, дарю от своих щедрот. От себя и вселенной. Но о таком подарке лучше помалкивать в интересах широкой общественности. Как о кольце с брюликом, что президент компании дарит секретарше тайком от жены.

Яков бросал на нее умоляющие взгляды, вдруг эта дура откажется, женщины все дуры, но Эсфирь сказала быстро:

– Принимаю. Даже не благодарю… любая благодарность как-то мало, мелко и смешно. Но ты не представляешь, в каком мы все долгу перед тобой!

Я промолчал, не говорить же, что этих ядерных зарядов как бы не существует и возвращать их в Россию будет огромной морокой. При этой гребаной демократии обязательно станет известно, а это международный скандал, зато в Израиле, как в черной дыре, все исчезает бесследно. До сих пор неизвестно, какие у нее ракетно-ядерные силы, какие подлодки, крылатые ракеты и есть ли они вообще, так что и про эти заряды никто никогда не проронит ни слова.

Яков закрыл чемодан и ввел в замок свой код, закрывая локтем даже от команды, а Эсфирь торопливо отдавала распоряжения по мобильнику насчет погрузок зерна в Эр-Рияд, это на случай перехвата связи, но, думаю, на другом конце прекрасно понимают, о чем речь.

Яков приблизился ко мне чуть ли не строевым шагом, отдал честь и сказал взволнованно:

– Не представляю, как вы все проделали вдвоем, но… мы у вас в вечном и неоплатном долгу!

Я отмахнулся:

– Да пустяки. Всего лишь атомная бомба.

Он сказал жарко:

– Эсфирь и вот мой заместитель, Валерий, так не считают. Да и наше правительство, хотя ничего и не знает, но будет благодарно.

К нам подбежал один из дежуривших в коридоре, взмокший, потный, с прилипшими ко лбу светлыми волосами.

– Сообщили, вертолет готов!..

– Исправен? – спросил Яков.

– Почти! Если не слишком набирать высоту и не гнать…

Я вытащил смартфон и поводил по экрану пальцем.

– Повышенная активность пеленгующих служб… Или они у вас называются как-то иначе? Все радары обшаривают небо.

Эсфирь сказала тревожно:

– Нас ищут?

– Ищут, – подтвердил я. – Надеюсь, вы не планировали везти заряды в Израиль на этом вертолете?

Она ответила с заминкой:

– В условленном месте ждет человек с автомобилем.

Я сказал быстро:

– Надо уходить. Чемодан с зарядом грузите в багажник вон того авто, что у подъезда слева. А сами налегке попытайтесь удрать, заметая следы. Погоня уйдет за вами.

– А заряд? – спросила Эсфирь. – К тебе… или к нам?

– Я человек чести, – ответил я гордо, – хоть и гребаный демократ, но в душе рыцарь и феодал!

– Ой…

– К твоему человеку, – пояснил я. – Быстрее, народ, быстрее! Шнель, бекицер, швидше!

Двое по взмаху руки Якова остались заметать следы, а для этого пока не придумано ничего лучше простого пожара, остальные гуськом и привычно пригибаясь побежали к лестнице.

Эсфирь торопливо, пока я не опередил, села за руль, быстро проверила насчет бензина, про остальное доложил сам автомобиль, она торопливо вырулила на дорогу и погнала, быстро наращивая скорость.

– Вон там сверни, – сказал я и указал пальцем, так лучше понимают даже интеллектуально развитые, а с женщинами это вообще обязательное условие. – Через пару километров увидишь параллельную.

Она запротестовала:

– Но туда нет дороги!

– Зато есть направление, – сказал я значительно.

Она кривилась.

– Ах да, Черчилль сказал, что у вас вообще дорог нет, а только направления…

Машина будто сама перетрусила переть через пески, стонала и сопротивлялась, но кое-как перевалилась через придорожную канаву и тяжело пошла, виляя между барханами, в указанном направлении.

– А там на дороге засада? – спросила она тревожно.

– Нет, – ответил я.

– Тогда почему…

– Километров через десять, – сказал я, – блокпост. Обычно он пустовал, но сейчас почему-то там охраны как муравьев…

Она вздохнула.

– Не знаю… Не лучше ли было везти бомбу Якову и его команде?

– Не лучше, – ответил я.

– Но власти еще ничего не знают?

– Здесь власть принадлежит олигархам, – напомнил я. – Мало ли кто ею считается официально, но все рычаги в их руках… А, вон и дорога!

Она сказала с надеждой:

– Светает.

– Чем ночь темней, – сказал я, – тем ярче трансгуманизм, светлое будущее человечества.

– Человечества? – уточнила она с сомнением.

– Уже не человечества, – согласился я, – но пусть человечества. Нам, людям будущего, все равно, как называть эту весьма короткую переходную ступень от питекантропов к сингулярности.

Она замолчала, но я видел по ее напряженному лицу, что постоянно думает о нашем грузе, кое-как припрятанном в багажнике под кучей картонок из магазинов и ворохом цветных тряпок.

Не выдержав, вытащила мобильник, на этот раз осведомилась, как там насчет поставок зерна в Эр-Рияд, а я смотрел на дорогу, одновременно просматривая новости хай-тека, биологии, политики и даже экономики.

Между ними вклинилось сообщение, что глава наркокартеля Хосе Мартинес владеет через подставных лиц крупнейшей киностудией в Голливуде и спонсирует создание фильмов, в которых размывается грань между добром и злом, а все успешные люди объявляются правыми, будь это гангстер или наемный убийца.

Как раз подтверждение того, что я втолковывал Эсфири в отношении Хиггинса. Успешный человек всегда прав уже потому, что успешный. Это из той же оперы, что историю пишет победитель, всегда белый и благородный, вбивший в землю по ноздри противника, что настоящий мешок гнусностей…

– Улыбайся, – сказал я, – впереди, блин, откуда же они берутся…

– Что там?

– Блокпост, – ответил я.

– Хиггинс?

– Если бы… Увы, правительственные войска. Непонятно, маневры у них или что…

– Успеем вернуться? – спросила она.

– Вряд ли, – ответил я тревожно. – Улыбайся и будь готова.

– Придется прорываться?

– Возможно, – сказал я. – Если твоя улыбка их не убьет на месте.