— Я не чувствую боль в раненой руке. Я не чувствую боль в раненой руке. Я не чувствую боль в раненой руке…

Глава 38, в которой я не ведусь на крючок и перестаю быть пешкой

Из-за боли я не мог нормально спать. Каждые пять часов медсестра делала мне укол снотворного, дающий передышку утомленному мозгу. И я проваливался в непроницаемую черноту. К сожалению, ненадолго.

Первый укол отрубил меня на полчаса. А эффективность каждого последующего, из-за быстро адаптирующейся к лекарству выносливости, сокращалась на одну-две минуты. И уже через двое суток эффект от воздействия укола сократился до пятнадцати минут.

Все-таки отращивание потерянной конечности — это тот еще геморрой. Занятие долгое, нудное и до ужаса болючее. Отсутствие анестезии, еще в первый день моих мучений, всезнайка Шпора мудрено объяснила: необходимостью незамутненного отклика сознания на появление в отрастающих тканях новых нервных окончаний. Кроме того, Игроку с прокаченными выносливостью и регенерацией анестезию нужно закачивать литрами, и толку от нее будет гораздо меньше, чем от того же живца, который мне и так капают с первых минут страдания в больничной койке.

Если б не подавление боли бесконечными мантрами самовнушения, я б, наверное, не выдержал испытания и вскрыл себе горло. Навык Гипноза очень выручил. За трое суток адского роста руки я прокачал его аж на 120 единиц, и получил даже +1 к показателю Интеллекта. Но до высот Скальпеля, одним прикосновением полностью заблокировавшего боль на целый час, мне, конечно, было еще бесконечно далеко. Максимум, чего удалось добиться изнурительной практикой самовнушения, — приглушить острую боль до состояния худо-бедно терпимого зуда.

Вот так и страдал три дня к ряду, борясь с болью и наблюдая за мучительно медленным ростом руки.

Совсем тяжко пришлось в самом конце, когда из ладони стали отрастать пальцы. Боль усилилась многократно. Острые, как луч лазера, вспышки пробивалась сквозь фильтр самовнушения, и я орал, как резанный. В этот самый болезненный период лечения меня снова навестил Скальпель. Прикосновение знахаря принесло часовое облегчение в самый пик боли. И после передышки я смог дотерпеть трехдневный марафон отращивания руки до конца.

О том, что рост руки прекратился, узнал по исчезновению боли. Резкому, как удар ножом. Вот только секунду назад скрипел зубами, еле сдерживая рвущийся наружу крик, и бац — разом отпустило.

Перед глазами загорелась строка уведомления: об увеличении характеристик Выносливость и Регенерация, соответственно, на 84 и 32 очка развития, роста аж на 186 очков навыка Алкоголизм, и подскока разом на два пункта показателя Защита.

Попробовал шевелить пальцами новой руки, и был приятно ошарашен тем, как легко это получилось. Думал, придется заново учиться ей управлять, но все легко получилось само собой. Чутко реагируя на команды, рука свободно гнулась в локте, послушно поднималась вверх и поворачивалась из стороны в сторону.

Долго упражняться с восстановившейся конечностью не позволила накопившаяся за дни бессонницы усталость. Я даже не заметил, как это произошло, глаза закрылись сами собой, и я провалился в нормальный здоровый сон.

Снова мне снилась Галя. Девочка сидела на ковре в середине украшенной разноцветными шарами детской комнаты. Вокруг были разбросаны куклы и мягкие игрушки. Самую большую куклу Галя посадила перед собой и старательно заплетала в косу ее пышные волосы.

— Нет, прямо сейчас не получится, — донесся из соседней комнаты раздраженный шепот Ртути.

Я невольно прислушался.

— Дар в откате, сколько можно повторять… Нет, не сорвется. Крючок надежный, не подведет… Добро…

— Папа, ты обещал со мной поиграть, — неожиданно закапризничала Галя.

— Все, не могу больше говорить. Свяжусь, когда парень созреет. Отбой, — скороговоркой выдал Ртуть невидимому собеседнику, понизив голос до совсем уж едва различимого шепота, и появившись на пороге комнате, улыбнулся дочке.

— Во что желает поиграть моя принцесса?..

Я проснулся от толчка в плечо.

— Рихтовщик, капельницы я убрала, вставай, ты абсолютно здоров, — рядом с кроватью стояла Линда — моя неразговорчивая медсестра, из которой за три дня одностороннего общения мне удалось выудить лишь имя.

— Привет, — я вежливо улыбнулся даме.

— Че скалишься, — фыркнула в ответ медсестра. — Койку освобождай, говорю. Здесь тебе не гостиница.

— Ну вот чего ты такая колючая, — заворчал я, откидывая одеяло и поднимаясь с кровати.

Ничуть не смутившись моего голого тела, Линда указала на лежащую на стуле и под стулом одежду и обувь. Отвернулась и, подхватив тележку, направилась к выходу. На пороге обернулась и приказным тоном объявила:

— Перед уходом, загляни к Скальпелю. Налево по коридору, четвертая дверь.

Быстренько натянув джинсы, свитер и кроссовки, я безо всякого сожаления покинул опостылевшую палату и отправился по указанному адресу.

Скальпель встретил меня акульей лыбой от уха до уха.

— Как рука? — спросил, подрываясь из кресла мне навстречу.

— Отлично, — буркнул я, отвечая на крепкое рукопожатие.

Толком рассмотреть кабинет Скальпеля не получилось. С порога в глаза бросились широкий стол из стекла и металла с огромным, как трон, кожаным креслом и покрытые дубовыми панелями стены. Больше ничего увидеть не успел, потому что подхвативший под локоть хозяин кабинета потащил меня обратно в коридор, на ходу объясняя:

— Сейчас провожу тебя в банк, и откроем тебе депозит… Да, Рихтовщик, у нас здесь все серьезно. Вешалка — один из старейших стабов на Континенте, с постоянно проживающим населением в двадцать шесть тысяч иммунных и заслуженной репутацией… Как и везде, здесь в изобилии имеются бары, магазины, кабаки и бордели, так что вариантов душевно отдохнуть, стравить пар и потратить честно заработанные споранчики у тебя будет выше крыше, и с этим прекрасно справишься сам. Я же тебе сейчас покажу способ сберечь и даже чутка приумножить свое нехилое баблишко. Банк мы замутили всего пару лет как — это, типа, наше ноу-хау.

На выходе из больницы, заглянув в небольшую гардеробную, Скальпель вручил мне старый потрепанный рюкзак, безвозвратно потерянный, как я думал, после лодочного приключения.

Следом за Скальпелем я вышел из больницы, снаружи оказавшейся четырехэтажным квадратным зданием, из массивных бетонных блоков, внешним видом больше напоминающим тюрьму. Сходство с кутузкой усиливали необычно узкие, похожие на бойницы, окна, с глухими решетками на первых двух этажах, и толстая сейфовая дверь на выходе.

По обе стороны от больницы раскинулась широкая улица, застроенная трех-, четырехэтажными серыми строениями такого же угрюмого тюремно-сейфового вида. На узком тротуаре пешеходов было совсем мало, буквально считанные единицы. А вот припаркованных вдоль обочины проезжей части машин на улице было, как грязи.