в живот его. Он согнулся. Если бы не согнулся, то не знаю… Врачи сказали, мог бы выжить. А тут он согнулся, и шея передо мной. Красная такая, в морщинах. На воздухе работал, шея была как у грузчика. И я смотрю и прямо ненавижу эту шею. И в нее подряд два раза. Со всего маха. На второй раз нож застрял, он упал. Сосед стоит, весь зеленый. Я говорю – звони в милицию. Он – а в «скорую»? Ну, и в «скорую», хотя поздно. Я как-то сразу поняла, что он мертвый уже. Ну, потом суд, все такое. Срок. Даже без отсрочки в смысле малолетних детей. Детям опекунство – родители Виктора их взяли. Может, и лучше, с ними нормально. А я все ждала, когда мне стыдно станет. То есть, конечно, было совестно перед родителями его, перед своими, перед дочками, когда вырастут. Перед людьми вообще. Я же не зверь, не маньяк какой-то. Но я ждала, когда мне перед Виктором начнет быть стыдно. Все-таки живой человек был. Хороший. Ничего мне такого не сделал. Но я как вспомню про его пощечину и как он меня стоял и презирал ни за что – опять злюсь. Не могу его простить. И до сих пор не простила. Психолог тут у нас был на зоне, принимал, кто хотел, я пришла, рассказала, он мне говорит – главное, вам теперь себя надо простить, потому что сидеть не вечно, а у вас дети, надо жить дальше. Сбросить, говорит, груз вины. Я говорю – себя простить, так вопрос не стоит, давно простила, никакого у меня груза вины нет, я не о себе, а о Викторе беспокоюсь – как его мне простить, подскажите. Он на меня так смотрит – ну, вы странная женщина! А что странного? Я не хочу же на него всю жизнь злиться, он этого не заслуживает, хочу от этого избавиться, а не получается. Не понял он меня.

Стрекоза

Отец мой похож был на ворона.

И. Бунин. «Ворон»

Мама моя на стрекозу похожа, не настоящую, я настоящие и не помню, как выглядят, а на девочку-стрекозу из мультфильма: глаза огромные, талия тонкая, только крылышек не хватает. Но по характеру она, конечно, не насекомое порхающее, она плотоядная, орел и тигр в одном лице. Когда она меня в Москву учиться отправляла, а мне не хотелось, потому что хорошо было в нашем доме, только что мама его построила, красивый, просто замок, а я там как принцесса была, и я говорю:

– Ты не боишься, что я в Москве испорчусь?

– Настенька, во-первых, чему быть, того не миновать. Лучше испортишься раньше, будет время исправиться, чем не знать жизни и в тридцать лет во что-то вляпаться.

Это она намекала на свою судимость, очень обидную, она всего лишь бухгалтером была при фирме, а ее подставили. Она разозлилась и согласилась сотрудничать со следствием. И всех этих негодяев сдала, но все равно ей дали три года условно. А так могли бы пять в тюрьме. Эти, из фирмы, грозились ее убить, мама через такие ужасы прошла, просто триллер. Но как-то с кем-то договорилась из больших людей, она умеет договариваться.

– Но учти, – говорит, – если замечу, что занимаешься наркотой или еще чем-то в этом духе, лечить буду жестко и жестоко. Ты знаешь, я умею.

Я знаю. Я видела, как она однажды – на новоселье, между прочим, – все веселятся, а она прижала в угол дяденьку, в три раза себя толще и в полтора раза старше, и что-то ему так говорила, с таким лицом, что даже мне со стороны было страшно. А он только: «Эвелина Федоровна! Эвелина Федоровна!» – как школьник перед учительницей.

– Поэтому, – говорит, – жду от тебя отличной учебы и примерного поведения. И безопасного секса, само собой. Три раза в неделю, по вечерам, будешь работать агентом по распространению – встречи с людьми, изучай их, это опыт, будь пассионарной и креативной.

– Чего распространять-то?

– Парфюм, кремы, здоровое питание, пищевые добавки. На улицах, по квартирам ходить, холодный контакт, отличный тренинг. Я договорилась уже с фирмой, там знакомая моя рулит.

– А в магазин нельзя? В тепле за прилавком постоять?

– У них фирма сетевая, вся в людях, никаких прилавков.

Я поехала в Москву, поступила, конечно, в юридический, мама сказала, что ей нужен будет свой юрист, которому можно полностью доверять. Снимала квартиру с сокурсницей Евдокией, то есть Дуней, Душкой ее все звали, ей шло, такая, в самом деле, задушевная, тихая, гладкая, гибкая как змейка. Но мама все про нее разведала и сказала мне, что у Душки были проблемы в подростковом возрасте: ранний секс, компании, пиво и вино, ты за ней присматривай, если что, стук-стук мне, а я ее матери, она очень просила. Я специально не присматривала, да и не надо было, Душка вела себя как ангел. И я тоже почти с крыльями была, потому что подозревала, что моя мама договорилась с Душкиной матерью, чтобы та попросила Душку за мной тоже шпионить. Не зря же она все анкетные данные ее матери у меня узнала, созванивались, наверно, списывались, договорились. Так мы мило друг за другом шпионили, без проблем, потому что примерно учились и трудились, абсолютно образцовые девушки, у Душки один был минус – очень молчаливая. Будто что-то там в себе прячет. Правда, приходил все-таки один раз участковый. Как да что, да где учитесь, да как успеваемость, а если проверю? Вы с какой стати вообще, мы спрашиваем. Он: для профилактики. Потом признался: соседка подала сигнал. Потому что две красивые девушки вместе живут и у них подозрительно тихо, явно же проститутки.

Короче, в полном целомудрии, за исключением одного вечера в одной компании, где один сокурсник неумело пытался развести на секс, я прожила в Москве до лета и явилась домой совершенно неиспорченная.

Мама спросила, есть ли молодой человек, – про учебу и подработку не спрашивала, потому что и так ясно, что все отлично, – я успокоила, сказала, что есть, учимся вместе, из хорошей семьи, с приличной машиной, не пьющий и не курящий, сексом занимаемся регулярно, предохраняемся, все хорошо. Мама встревожилась, не влюбилась ли, я сказала, что нет.

Тут она призналась, что у нее самой счастливая неприятность или неприятное счастье, как посмотреть, запала на молодого человека. Очень дельный, совладелец ремонтной фирмы, они гостевой домик нам отделывают, но двадцать шесть лет, Настенька, ты подумай, двадцать