Не имею ни малейшего представления о том, в каком состоянии рассудка ты будешь, когда это письмо дойдет до тебя, как и о том, насколько отзывчив ты окажешься к воспоминаниям старика, только подозреваю, что теряешь ты надежду на будущее, как то было со мной ровно (в этом месяце исполнилось) двадцать два года назад. Я тоже перенес сердечный приступ, довольно сильный, и лечившие меня доктора не видели иной перспективы для меня, кроме как вести после выздоровления в высшей степени умеренный образ жизни. Мысль о том, что, возможно, я больше никогда не в силах буду дать полную волю своему «творческому нраву», и в самом деле воспринималась каким-то черным провалом, тем паче, что был я убежден, будто агентству без этого не выжить.

Но мне несказанно повезло: среди моих медсестер оказалась некая мисс О’Коннор. Ирландка, как можно судить по имени, она с воинственностью, столь часто присущей ее соотечественникам, бунтовала против власти установленных авторитетов, и, считай, почти исключительно под ее воздействием я в конце концов стал различать будущее сквозь тучу отчаяния, которую нагнали доктора на мою голову. В конечном счете именно глазами мисс О’Коннор мне удалось взглянуть на себя не как на человека, ставшего безнадежным калекой, а как получившего предупреждение остерегаться, по ее выражению, «губить себе сердце в погоне за радугами, которые нельзя поймать и которые гроша ломаного не стоили бы, даже если поймать их и удалось бы».

Не стану гнаться за явной моралью. Мало сказать, что из больницы я вышел с новой шкалой ценностей, с новым пониманием того, что драгоценным запасом энергии, коим я наделен, не следует расточительно разбрасываться. С того самого дня я никогда не брался ни за одну задачу до тех пор, пока ясно не представлял себе конкретную достижимую цель и пока не убеждал себя, что на достижение ее стоит тратить силы. Если данные условия соблюдались, то я никогда и ни в чем не чувствовал себя стесненным ни духовно, ни физически.

Можешь счесть это письмо неуместным жестом, только теперь, на двадцать два года обведя вокруг пальца докторов и сумев за эти годы добиться почти всего, что сделало мою жизнь исполненной смысла, я движим желанием, как, бывало, говаривала моя баптистка-бабушка, «свидетельствовать истину, Возлюбленный Боже, ибо Ты наделил сего покорного слугу Твоего силою зреть ее».

С искреннейшим почтением —

Фредерик Коулман».

Джадд перечел все письмо еще раз. Он по-новому увидел Фредерика Коулмана, понял его куда лучше, чем за все прежние годы. Понял даже некоторые из слышанных им историй о том, как невозможно было работать с таким мерзавцем, каким был Старик в дни, когда, подобно многим ярко возгоревшимся звездам, регулярно проносившимся через меридиан Мэдисон-авеню, он открыл свое собственное агентство. Письмо помогло увидеть в Коулмане куда более умудренного человека, чем издавна привык считать Джадд, а в докторе Карре – советника, заслуживающего куда большего доверия. То, о чем написал Коулман, по сути, точь-в-точь совпадало с тем, о чем говорил Карр.

Джадд сложил письмо, сунул его обратно в конверт и протянул Мэри:

– Положите куда-нибудь на видное место, чтоб я его доктору Карру показал, – попросил он, заранее предвкушая удовольствие, какое это ему доставит.

В том распорядке дня, в какой больничный быт успел уже втиснуть жизнь Джадда Уайлдера, вечерний визит доктора Карра играл роль вновь и вновь повторяющейся кульминации. Сегодня, ожидая его появления, Джадд ощущал некоторую неловкость, не то чтобы осознанно беспокоился, но все же решил заранее настроиться на беседу. Вчерашний разговор был хорош, лучший пока, только вот к концу его Карр принялся копаться в его семейной жизни, задавал кое-какие вопросы о Кэй, на которые ему было так же неловко отвечать, как, ясное дело, их было трудно задавать Карру. Тема была неудобной для них обоих, скоро они ее оставили, но что-то подсказывало: сегодня вечером Карр снова ее поднимет… если его чем-нибудь не отвлечь. Именно это Джадд Уайлдер и собирался сделать, воспользовавшись письмом от Фредерика Коулмана.

Доктор Карр появился уже после восьми часов, он не вошел, а торопливо вбежал в палату, нарочито широко распахнув дверь: ясно, что рвался приступить к чему-то, засевшему у него в уме. Миссис Коуп, почувствовав его настрой, быстро вышла. Закрывшаяся за ней дверь послужила сигналом для Джадда, и он, прервав начавшего говорить доктора, спросил:

– Я правильно вас понял на днях, что вы были знакомы с Фредериком Коулманом?

– Мы с ним встречались однажды, только и всего. А что?

– Я подумал, что вас заинтересует письмо, которое я получил от него.

Карр протянул руку за письмом, не сводя глаз с лица Джадда, а когда наконец опустил и стал читать, то лицо его поначалу сохраняло выражение настороженности. Потом оно начало меняться, как в калейдоскопе: недоверие исчезло, его сменило озадаченное одобрение, расцветшее в картинку, обозначившую не что иное, как сдерживаемый восторг. А вот вопрос его удивил:

– И вам это нравится?

– Мне нравится? – переспросил Джадд, которому все еще было невдомек, к чему клонит Карр. – Я думал, это вы порадуетесь, увидев письмо. Оно так близко к тому, о чем вы говорили.

– И вы с этим согласны?

– Если вы про свою идею о том, что стресс приводит к сердечному приступу, то, ясное дело, я с этим согласен. Почему бы и нет? Уж не подумали ль вы… – недоверчиво хохотнул. – Послушайте, с этим я и не спорил. Единственное, что я всегда…

– Хорошо, – перебил Карр, произнесенное им слово, создав звуковой образ удовлетворения, и в малой степени не выразило того, что виделось за сияющим выражением на его лице: такое появляется, тут не ошибешься, у человека, освободившегося от груза великой заботы.

– Ясное дело, я с этим согласен, – повторил Джадд. – А разве не все согласны?

На губах Карра сверкнула улыбка горькой иронии, ничего не объясняя, он снова вернулся к письму, перечитывая его.

– Действительно совершенно необычно: неспециалист видит это так четко и способен выразить это так лаконично: «Из больницы я вышел с новой шкалой ценностей, с новым пониманием того, что драгоценным запасом энергии, коим я наделен, не следует расточительно разбрасываться. С того самого дня я никогда не брался ни за одну задачу до тех пор, пока ясно не представлял себе конкретную достижимую цель и пока не убеждал себя, что на достижение ее стоит тратить силы. Если данные условия соблюдались, то я никогда и ни в чем не чувствовал себя стесненным ни духовно, ни физически». Просто идеальный рецепт для человека, желающего избежать инфаркта.

– Это очень и очень близко к тому, что говорили вы, верно?

– Только здесь об этом сказано куда как лучше. Да и исходит от человека, который сам… – Доктор умолк, какая-то мысль озарила его. – Хотелось бы это в своей книге использовать. Полагаю, пришлось бы у него разрешение испрашивать, а?

– Думаю, что да, если вы намерены письмо цитировать, – беспечно подтвердил Джадд, больше думая, что вот оно, подтверждение его правоты, когда он предположил, что книга для записей, по которой недавно читал Карр, – это на самом деле рукопись. – Так вы, значит, книгу пишете?