— Нет. — Рокка упрямо покачал головой. — Не помню. Они этим не интересовались… видимо, не считали важным.

— Ясно. Не считали важным, что наиболее темное пятно на репутации обвиняемого, наиболее опорочивающий его факт вообще не имел места. Благодарю вас. Это все.

Рокка сошел с возвышения, и Грэхем бросил простодушный взгляд на судей.

— Милостивые государи, следующий свидетель защиты — Луиза Бэрт.

Судьи разрешили вызвать свидетельницу, один из служителей вышел в комнату для ожидания и минуту спустя вернулся с Бэрт.

Она вошла с довольно развязным видом — лишь в глазах притаилось смущение, поднялась на свидетельское место, приосанилась и с наигранным безразличием, так хорошо знакомым Полу, оглядела зал. Она не заметила его и ни разу не посмотрела в сторону Мэфри, тогда как тот сразу устремил на нее горящий ненавистью взгляд.

— Вас зовут Луиза Бэрт? — самым любезным тоном спросил ее Грэхем, как только она приняла присягу.

— Да, сэр. Во всяком случае, так меня звали. — Она намеренно сделала паузу. — Вам, конечно, известно, что я недавно вышла замуж.

— Разрешите вас поздравить. Мы вам весьма обязаны за то, что вы явились по нашему зову, тем более в первые дни брака.

— Должна сказать, мы очень удивились, когда нас задержали на пароходе. Но я с полным моим удовольствием готова помочь вам, сэр.

— Благодарю вас. Могу вас заверить, что лишь серьезные причины заставили суд вызвать вас. Вы, конечно, понимаете, что показания, которые вы давали на суде пятнадцать лет назад, имели первостепенное значение и сыграли, по всей вероятности, главную роль в обвинении заключенного.

— Я, сэр, сделала все, что могла, — скромно ответила Бэрт.

— Итак, насколько мне известно, в тот вечер, когда было совершено убийство, погода стояла пасмурная и шел дождь.

— Да, сэр. Я помню все так ясно, точно это было вчера.

— И человек, появившийся из дома номер пятьдесят два на Эшоу-террейс, бежал очень быстро.

— Совершенно верно, сэр.

— Так быстро, что буквально вихрем промчался мимо вас.

— Должно быть, так, сэр, — нерешительно произнесла Бэрт.

— И тем не менее вы успели совершенно отчетливо и ясно, разглядеть этого человека. Вы заявили, что на нем был серый макинтош, клетчатая кепка и коричневые ботинки. Теперь расскажите нам, пожалуйста, как это в одно мгновение, да еще в темноте, вы сумели настолько хорошо его разглядеть?

— Видите ли, сэр, — уверенно отвечала Бэрт, — он пробегал под фонарем. И свет падал прямо на него.

— И это было без двадцати восемь.

— Совершенно верно, сэр. Я вышла со своим приятелем из прачечной в половине восьмого, а до дома номер пятьдесят два оттуда меньше десяти минут ходу.

— Значит, вы совершенно уверены в том, что это было именно без двадцати восемь?

— Могу подтвердить это под присягой, сэр. Да я ведь уже приняла присягу.

— В таком случае, как же вы могли видеть бежавшего при свете фонаря? Согласно постановлению муниципалитета от тысяча девятьсот двадцать первого года уличное освещение включается только после восьми часов вечера.

Впервые Бэрт была сбита с толку; она исподтишка метнула взгляд на Дейла, который сидел, намеренно отвернувшись от места для свидетелей.

— Фонарь, по-моему, горел, сэр, — наконец выдавила из себя Бэрт. — Уж больно хорошо я все помню. Мне это прямо врезалось в память.

— Тогда почему же эта врезавшаяся в память картина так существенно отличается от тех показаний, которые вы в конце концов подписали после многочисленных допросов в полицейском участке?

Бэрт молчала понурившись.

— А может быть, кто-нибудь из сильных мира сего подсказал вам, что нужно говорить?

— Протестую, милостивые государи, — выкрикнул генеральный прокурор, — против таких ничем не оправданных и непростительных намеков!

— Хорошо, оставим это, — благоразумно согласился Грэхем. — Если я не ошибаюсь, вы говорили, что человек, пробежавший мимо вас, был без усов и без бороды.

— Да, — немного помедлив, согласилась Бэрт.

— Вы так сказали, это было опубликовано в печати и от этого, не дискредитируя себя, вы уже отступить не можете. — Грэхем помолчал. — Однако у Мэфри — человека, которого вы опознали в Ливерпуле как преступника, пробежавшего тогда мимо вас, — были усы, которые к тому времени он носил уже шесть лет.

— Ну, а я-то тут при чем, — огрызнулась Бэрт. — Я ведь потом вспомнила, что у него вроде были усы. Я уже говорила, что сказала тогда все, что знала.

— Бесспорно, — примирительно заметил Грэхем. — Это становится все более очевидным. Хорошо, оставим в покое такие пустяки, как негоревший фонарь, усы, вдруг изменившуюся одежду и перейдем к вещам более любопытным.

Напряженная тишина воцарилась в суде. С Бэрт слетела вся ее самоуверенность. Она пыталась найти хоть у кого-нибудь поддержку — поймать взгляд Спротта или начальника полиции, но, увидев, что оба упорно отворачиваются от нее, в отчаянии окинула взглядом зал и заметила Пола. Она вздрогнула. Глаза ее расширились, и бледные одутловатые щеки посерели.

— Речь у нас пойдет, — продолжал Грэхем, — о ваших отношениях с Эдвардом Коллинзом. Вы с ним были друзьями?

Бэрт разрыдалась. Она ухватилась за перила, ограждающие свидетельское место.

— Мне плохо, — простонала она. — Я больше не могу. Мне надо прилечь. Я ведь только недавно вышла замуж.

Судья Фрейм нахмурился, и легкий смешок, пробежавший по залу, тотчас стих.

— Вы больны? — осведомился он.

— Да, сэр, да, ваша светлость, мне надо прилечь.

— Милостивые государи, — резонно заявил Грэхем, — с вашего разрешения, я не возражаю против того, чтобы свидетельница немного отдохнула. Но я вынужден буду вызвать ее еще раз для показаний в связи с одним обстоятельством, имеющим первостепенное значение.

Посовещавшись, судьи согласились. Пока Бэрт, поддерживаемая приставом, спускалась с возвышения, судья Фрейм взглянул на часы под потолком — они показывали без пяти минут четыре — и объявил перерыв до следующего утра.

Как только судьи встали, Спротт, с трудом дождавшийся перерыва, мгновенно вышел из зала, прошел в пустую комнату судей и оттуда через боковую дверь вышел на улицу. Он ни в коем случае не хотел попасть в лапы корреспондентов или задержаться из-за какого-нибудь пустого разговора и велел подать себе машину к четырем часам. Она уже ждала у подъезда, и на душе у Спротта сразу стало легче, когда он, с радостно забившимся сердцем, увидел на заднем сиденье свою жену. Усевшись, он велел ехать домой, поднял стекло, отделяющее от него шофера, и, откинувшись на мягкие серые подушки, взял Кэтрин за руку.