Возбужденный собственными словами, Освальд снова вскочил и заметался по комнате — бледный, нахохлившийся, он размахивал руками, рассуждая сам с собой громким, взволнованным голосом.

Дрожь прошла по телу Пола, когда он заметил возрастающее волнение Освальда, темную нестерпимую муку, усиливавшуюся с каждым мгновением. Жутко было смотреть на это изломанное человеческое существо, однако чем большее отчаяние овладевало Освальдом, тем большую жалость вызывал он в Поле. Теперь он ясно понял, что его собеседник не в своем уме.

Внезапно из туманной мглы — должно быть, с дальнего канала — донесся чуть слышный вой пароходной сирены. Этот неземной звук, подобный воплю истерзанной души, казалось, пронзил сердце Освальда. Тяжкий стон сорвался с его уст, он застыл на месте и, устремив взор куда-то вдаль, воскликнул:

— Час мой приходит! Очисти от скверны слугу твоего!..

Последние слова Освальда звучали хрипло. Лицо его посерело, простертые к небу руки будто окаменели. Это был одержимый. Через некоторое время тело его расслабло, он очнулся, осмотрелся кругом. Ухватившись за край стола, чтобы не упасть, он вынул из кармана платок и вытер лоб. Затем улыбнулся Полу тусклой улыбкой.

— Дорогой мой юноша, позвольте еще раз поблагодарить вас за доброе отношение. Вам, наверно, пора идти. Не тревожьтесь, все будет в порядке.

Пол медлил, чувствуя в сердце гнет непонятной нерастраченной жалости.

— Вы обещаете исчезнуть?

— Обещаю. — Освальд снова улыбнулся, кивнул и опустил руку на плечо Пола. — Я ведь все это предвидел. И подготовился. Прощайте. Да благословит вас Бог.

Рука, пожавшая руку Пола, была холодна, как лед. Освальд распахнул дверь, и Пол вышел.

На следующее утро заседание суда началось в крайне наэлектризованной атмосфере. В толпе, наводнившей зал, где уже стояла невыносимая духота, шел непрерывный шепоток. Всевозможные слухи носились в воздухе. Когда собравшиеся заметили, что сэра Мэтью нет на месте, стали высказывать предположения. И даже его приход не угомонил шептунов. Спротт быстро прошел на свое место. Вид у него был помятый, невыспавшийся, на щеке виднелся порез от бритвы.

Лишь только судьи уселись, поднялся Найгел Грэхем, как всегда сдержанный, но сегодня еще более холодный.

— Милостивые государи, с вашего разрешения я хотел бы возобновить допрос свидетельницы Луизы Бэрт, — заявил он.

После небольшой заминки, связанной с выполнением необходимых формальностей, Бэрт взошла на возвышение для свидетелей.

— Надеюсь, — начал Грэхем учтиво, но ледяным тоном, — у вас было достаточно времени, чтобы прийти в себя.

— Я в полном порядке.

Бэрт ответила почти грубо, без обычной вкрадчивой скромности. Нерешительность, владевшая ею накануне, исчезла, как будто за ночь она успела с кем-то посоветоваться и заручиться чьей-то поддержкой. Она стояла на возвышении и дерзко смотрела на Грэхема.

— Итак, мы говорили, — продолжал Грэхем, — о ваших отношениях с Эдвардом Коллинзом, молодым человеком, который приносил мисс Спэрлинг белье из прачечной. Вы виделись с ним до и во время суда?

— А то как же: мы почти все время были вместе.

— Вот как! Значит, вы были вместе. И часто вы беседовали с ним о деле Мэфри?

— Нет, — быстро ответила Бэрт. — Мы ни разу об этом не говорили.

Грэхем слегка приподнял брови и, взглянув на судью Фрейма, заметил:

— По меньшей мере странное заявление. Но не будем на нем останавливаться. Обсуждали ли вы с Коллинзом дело Мэфри после суда?

— Нет, — отрезала Бэрт.

— Я должен предупредить вас, — спокойно сказал Грэхем, — что вы дали присягу и что клятвопреступление сурово карается законом.

— Милостивые государи, я протестую против подобных инсинуаций. — Генеральный прокурор привстал с места. — Они рассчитаны на то, чтобы запугать свидетельницу.

— Вы что же, никогда не говорили с Коллинзом об этом деле? — не отступался Грэхем.

— Видите ли, — Бэрт впервые опустила глаза, — я что-то не помню. Наверно, говорили.

— Значит, все-таки говорили?

— Может быть.

— И часто?

— Да.

Грэхем перевел дух.

— В тот вечер, когда было совершено убийство и какой-то человек проскочил мимо Эдварда Коллинза на площадке лестницы, он никого ему не напомнил?

— Нет, — очень громко ответила Бэрт.

— А вам? Вы его совсем не знали?

— Нет.

— И вы никогда не говорили Коллинзу, что у вас такое ощущение, будто вы где-то видели этого человека?

— Никогда.

— И ни разу по секрету, шепотом не называли ему никакого имени?

— Нет.

Последовала многозначительная пауза.

— Вернемся к вашим наблюдениям в тот достопамятный вечер… Предположим, что фонарь не горел… и вы не могли различить черты того человека, ко вы, конечно, видели, что он делал. Он бежал?

— Да. Мне уже надоело это повторять.

— Извините, если я чрезмерно вас утомляю. Этот человек бежал все время?

— Как — все время?

— Ну, до самого конца улицы?

— Должно быть, что так.

— Должно быть? А он случайно не вскочил на велосипед — зеленый велосипед, что стоял у ограды, и не умчался на нем?

— Нет.

Грэхем сурово взглянул на свидетельницу.

— В свете новых данных, которыми мы теперь располагаем, я должен еще раз предупредить вас быть осторожнее. Повторяю: разве он не уехал на зеленом велосипеде?

Бэрт всю трясло. Она пробормотала:

— Я же сказала: нет. Ничего больше я не могу добавить. — И, вытащив носовой платок, стала сморкаться.

Генеральный прокурор снова вскочил.

— Милостивые государи, я решительно протестую против попыток запугать свидетельницу.

Легкая краска выступила на щеках Грэхема, и он ядовито ответил:

— Быть может, генеральный прокурор считает, что я вторгаюсь в его область. Было время, когда в этом самом суде обвинитель обращался со свидетелями, как терьер с крысой, приводя их в такое смятение, что они сами не знали, что говорят. Уже по этому одному я отношусь к свидетельнице с полным уважением и, смею вас заверить, что оно еще пригодится ей.

Эти слова были встречены мертвой тишиной. Сэр Мэтью Спротт взглянул на судей, но на этот раз судья Фрейм воздержался от вмешательства.

Грэхем выждал, пока Бэрт вытрет глаза.

— По окончании суда вы с Эдвардом Коллинзом явились в полицейское управление за причитавшейся вам наградой в пятьсот фунтов.