Когда пришли в главный порт Созаммии, который оказался также и столицей, их приветствовала в гавани целая флотилия лодок с барабанщиками и кимвальщиками, флейтистами и певцами. Огнероза едва не повалилась, ступив ногой на твердую землю; камень ступеней, ведущих вверх из гавани, был невыносимо горяч; огромное, ослепительное солнце царило в кобальтово-синем небе, где не было ни облачка, ни малейшего движения воздуха. Она пошутила: мол, после того как находишься по волнам, земля гуляет под ногами, – но думала лишь о том, что привычное ей умеренное лето, с луговыми цветами и птичьим гомоном, не имеет ничего общего с этим раскаленным, знойно-синим сводом, где лишь несколько воздушных змеев реют лениво в вышине… Для своей новой нежной королевы подданные Созамма приготовили заранее паланкин с занавесками, и она опустилась, задыхаясь, на подушки, спрашивая себя, сумеет ли выжить в этом краю.

Дворец был белый и весь сверкал, точно вылепленный из сахара. У него имелись купола и башенки, но само здание было простой формы, благородных и красивых пропорций, почти без окон. Все устройство дворца устремлено к тому, чтобы в него не проникало жаркое солнце, внутри он представлял собой сложный геометрический лабиринт прохладных галерей, облицованных плитками цветного стекла и освещаемых лишь в узенькие щелки окошек, которые застеклены стеклами благородных цветов – гранатового, изумрудного, сапфирового, – бросавшими на пол свои яркие тени. Чем-то дворец напоминал улей, и под его серединным куполом, благодаря хитрым бойничкам и вертикальным щелкам, ткалась дивная, узорная сеть цветного света, менявшаяся по мере продвижения солнца на густом, ярком небе. Бодрость духа вернулась к Огнерозе, когда она прошла по этим темноватым галереям и прочим помещениям, просторным, тускло освещенным. Вообще-то, ледяницы любят яркий свет, холодный яркий свет, близкий к самому белому, тогда как темнота и замкнутое пространство их угнетают. Но расплавленный зной снаружи угнетал ее куда больше. К тому же во дворце множество вещей дарило отраду чувствам. Были освежающие фрукты на стеклянных блюдах, имевших удивительные оттенки, от жемчужных и переливающихся радугами до дымчато-янтарных, прозрачно-розовых и сине-фиолетовых. Были флейтисты, укромно сидевшие на стульчиках под бойницами на изломе лестниц и весь день бросавшие в воздух дворца свои задумчивые импровизации. Были чудесные белые кувшинчики из «опалового» стекла, с носиками в виде игриво оттопыренных губок, в этих кувшинчиках не переводился гранатовый сок, лимонад, а то и темно-красное вино. В собственном ее покое было круглое узорчатое мозаичное оконце – белая роза со всеми складчатыми лепестками на переливчато-синем фоне. В проеме перед тяжелыми дверями играл и мерцал занавес из крошечных стеклянных бусин всех цветов и оттенков. Свечное освещение было разнообразным: подсвечник из диковинного бронзового стекла, в виде дымовой трубы; широкая аметистовая чаша с водою, где плавали коротенькие свечи; целый канделябр в виде дерева со стеклянными сосульками. Здесь же ожидал ее ткацкий снаряд для гобеленов и корзины, полные пряжи всех любимых ее тонких оттенков.

В последующие долгие дни Огнероза узнала, что муж ее – трудолюбивый правитель, не любит сидеть на месте или развлекаться впустую. Созаммия – бедная страна, так он ей поведал. Пропитание жителей составляет морская рыба да овощи, которые выращивают на крошечных орошаемых участках в устье реки, где также устроена гавань. Не считая главного города и еще нескольких здесь же, на прибрежной полоске, в стране ничего и нет, кроме пустыни. Он ей принялся описывать дюны и редкие оазисы, песчаные бури и танцующие миражи – описывать с той страстью, с какой любовник говорит о возлюбленной. О, этот бескрайний простор нагого песка под солнцем, луною и звездами! Вкус фиников, вкус воды из глубоких подземных колодцев. Ослепительно-зыбкие миражи городов на горизонте; самый вид их и образ ему подсказали так много при устройстве городов настоящих и в стекольном его художестве. Огнероза попыталась представить то, что описывает ей Созамм, и не сумела. Отдаленное мерцание на горизонте в ее воображении связывалось невольно с ледниками и нетронутыми снежными полями, потерянными для нее навсегда. Созамм стал ей объяснять с великим воодушевлением (теперь они беседовали более раскованно, хоть и напоминали все еще двух неуверенных детей, а не мужчину и женщину, чьи тела сплетались в ночном споре) – объяснять глубокую, нерасторжимую связь пустыни и стекла, из коего изделия отправляют торговыми судами и караванами во все уголки знаемого мира. Ибо стекло, говорил ей принц-правитель, изготавливается из вещей, которые здешний край имеет в избытке: песок пустыни, известь и сода, вот три основные части; соду получают из морских водорослей, прилепившихся к береговым скалам. Но есть еще одна вещь, самая ценная, которая для изготовленья стекла необходима, – это древесина. Потому что из древесной золы получают поташ, который тоже следует добавлять в самое лучшее стекло. И топятся стеклоплавильные печи не чем иным, как дровами. Все прибрежные леса в Созаммии принадлежат лично правителю и охраняются особой лесной стражей. Стекло, согласно легенде, нашел самый первый принц-правитель Созамм, который вначале был всего лишь обычным странствующим купцом с караваном верблюдов; однажды он развел на берегу костер, а утром нашел в золе сверкающие полупрозрачные слитки. Следующий правитель Созамм нашел способ выдувать из расплавленного стекла бутылки и чаши. Ну а третий принц придумал, как делать со стеклом цветные затеи. В нашей стране, говорил принц Созамм своей супруге, принцы – стеклодувы, а стеклодувы – принцы, так что в королевской родословной не прерывается линия стекольных художников.

Каждый день он приносил ей из своей мастерской все новые стеклянные подарки, например хрустальные шары, в середину которых вплавлены занятные кусочки стеклянного лома, стерженьки и нити цветного стекла, остатки дневной работы. Однажды Огнероза отважилась подойти к дверям его мастерской и заглянула внутрь, будто в пещеру. Мужчины, раздетые по пояс, обливаясь по́том, совали дрова в огромные печи или склонялись над жаркими лампами-горелками, трудились над крошечными полосками расплавленного стекла: глядели на них в увеличительное стекло и что-то делали острыми щипчиками. Другие вертели тускло-багровый, остывающий кусок стекла огромными клещами на лязгающем круге. А у одного человека во рту была длинная трубка, напоминавшая трубу Судного дня, и он слал по ней свое дыхание в пылающий, расплавленный ком на конце этой трубы, ком сверкал, курился дымом, оранжевел, алел и раздувался, раздувался. Средь ярых огненных вздохов да извержений бледная принцесса ощутила вдруг что-то близкое своим любовным содроганьям и приотворила уста в неге и муке, но, свершив вдох горячего, жгучего ветра, отшатнулась прочь и еле потом добрела до своих покоев. С той поры она проводила долгие жаркие дни, лежа на постели, медленно дыша. Созамм являлся к ней в вечерней прохладе, в эти часы ей была приятна пища, пламя свечей, зыбкие, прозрачные тени. Они предавались любви. Нередко она себе говорила, что ее лучшей утехой являются крайности, что жизнь ее здесь сведена к крайним чувствам. Одна из древнейших метафор любовного наслаждения – смерть; каждый день Огнероза как будто понемногу умирала или, может быть, все больше недомогала. Ей стало казаться, что в этом знойном краю живет она лишь усилием воли, ради красоты и любви (так она и говорила себе, не без горячности, холодной горячности). Как теперь она выяснила, в конце концов наше самочувствие подчиняется действию природных стихий – погоды, времен года, а также всех течений, то плавных, то с завихрениями, крови, лимфы под кожей.