– Прости, Акулина Семёновна, дела у меня срочные, – возразил он и, вскочив в седло, поскакал прочь. Женщина только глубоко вздохнула и перекрестила боярина.

– Вот ведь! Все спешат, спешат, – пропыхтела она и вернулась в избу.

Уже стемнело, когда Прохор добрался до деревни. Отыскав нужный дом, он в растерянности остановился у калитки. Через затянутое пузырём окошко проступал слабый свет, и необъяснимое волнение завладело его душой. Долматов нахмурился. «Чего это ты, словно юнец безусый, бабы испугался, – отругал он себя и, поборов робость, уверено шагнул к дому. Дверь на удивление тихо отворилась, и вновь ощутив трепет, он несмело переступил порог.

Пелагея стояла спиной к двери и, негромко напевая песню, месила тесто. Закатанные до локтя рукава расшитой сорочки обнажали нежные руки, не потерявшая тонкости талия была перехвачена ярким поясом, а тёмно-синя юбка, облегая широкие бёдра, вздрагивала в такт движению хозяйки. Весь облик женщины казался таким тёплым и домашним, что боярин, наблюдая за ней, замер, и по его телу пробежала мелкая дрожь. Несколько очухавшись, Прохор перевёл взгляд на образа и, намереваясь снять шапку, потянулся рукой, но неосторожно задел стоящее на лавке ведро. От неожиданного гулкого удара Пелагея вздрогнула и обернулась.

Встретившись со знахаркой глазами, боярин и вовсе забыл себя. В тусклом свете лучины она показалась ему юной девушкой, каковой он знал её ранее. Те же серые глаза, нежный овал лица, алые губы, а в русых волосах Пелагеи не блестело ни одной седой волосинки. Фигура, пожалуй, сделалась женственнее: рубашка, топорщась на высокой груди, подчёркивала её аппетитную форму, и Прохор даже сглотнул подступившую слюну – насколько женщина была хороша.

Знахарка поправила выбившуюся из косы прядь и неосторожно испачкала мукой щёку, но от того стала ещё роднее. Прохору до боли в кончиках пальцев захотелось вытереть муку с её щеки и прикоснуться к ней губами, но женщина, вскинув тонкую бровь, воскликнула:

– Надо же… Сам Прохор Алексеевич ко мне пожаловал! Какими судьбами?

– Девчонку твою ищу, – насупился Долматов.

– Неужто сбежала? – воскликнула она и тут же радостно расхохоталась. – Вот так Таяна! Вот так молодец!

– Не прикидывайся, что не знала.

– Не знала, но надеялась. Видение мне было, – насмешливо рассматривая гостя, призналась знахарка.

– Хватит мене зубы заговаривать! Говори, где прячешь! – рявкнул Прохор.

– Ох, напугал! – подбоченилась Пелагея. – Нет её здесь. А была бы – ни за что бы тебе не выдала. Хоть железом меня пытай! – с вызовом вскинула она подбородок.

– Да уж, знаю, упрямая, – стараясь не встречаться с хозяйкой взглядом, опустил голову боярин.

– Так чего ж тогда явился? – сложила знахарка на груди руки.

– Девчонку тоже колдовству обучила? – вместо ответа, нахмурившись, спросил Прохор.

– О чём ты? – ехидно хмыкнула Пелагея.

– Так Таяна твоя совсем Евсею голову заморочила. Сам помчался правду искать.

Женщина перестала улыбаться и со злостью взглянула на гостя:

– Это Таяна-то ведьма? А может, это княжич твой, чёрт безрогий, её околдовал? – вдруг начала наступать Пелагея. – Девчонка из-за него сама себя не помнит. Словно помешенная. С детства одним княжичем твоим грезит! А он посмеялся над глупой и оттолкнул! Ирод! Как девка в омут не бросилась, одному богу известно! – кипятилась ведунья. Не ожидая подобного напора, Прохор, растерянно хлопая глазами, пятился. Но Пелагея вдруг остановилась и, взглянув на него, с тоской выдохнула. – А ты сам? Меня вон ведьмой кличешь… смотришь косо. Уж отпустил бы! И дал жить спокойно. Так нет! Явился! Всю жизнь мне покоя не даёшь! Сил нет, как душу вымотал, окаянный!

Кровь ударила в голову мужчине. Не желая верить словам колдуньи, он пытался сдержать раскатистый гул собственного сердца, а оно не слушалось и рвалось к женщине. Прохор давно убедил себя, что он остыл и забыл коварную невесту, но стоило ей появиться по близости, как его грудь сжимало жгучими тисками, и душа изнывала до умопомрачения. Сколько раз он говорил себе, что это просто старая обида терзает его, но теперь явственно понял: то не обида мучает душу, а тоска по несбывшейся любви. И эта любовь никуда не ушла, она так и живёт в его сердце.

С горечью взирая на него, Пелагея замерла, и у Прохора внутри что-то взорвалось. «А может, она права? Может, я действительно дурак? И стоило всё забыть и начать с чистого листа? Почему я так просто отказался от любимой?» – вдруг пронзило его, и в следующий момент Долматов сделал шаг, и женщина оказалась в его объятьях.

Лишь Прохор коснулся нежных губ, как в его голове всё помутилось. Будто не пролетело столько лет, и ему было всего двадцать четыре, а Пелагее лишь семнадцать. Та же слабость в коленях, та же дрожь в теле, то же безумство завладело сознанием, заставляя его сжимать желанный стан все крепче и не позволяя оторваться от медовых губ. Нет, эти губы казались Долматову слаще мёда, а тело женщины было столь желанно, что у него перехватило дыхание.

Но в следующее мгновение разум напомнил ему об обиде, и воспалённое самолюбие, колючками вцепившись в грудь, заставило Прохора остановиться. Порывисто отстранив Пелагею, он взглянул в её помутневшие глаза:

– Ведьма! – тяжело выдохнул Долматов и, словно ужаленный, выскочил за дверь.

Не оглядываясь, боярин кинулся к коню, прекрасно понимая, что он бежит от себя самого. Надеясь остудить заполнивший грудь жар, Прохор пустил вороного вскачь. Стараясь избавиться от захватившего его наваждения, он мчался по дороге, но Пелагея продолжала стоять перед глазами, такая нежная и желанная, с испачканной в муке щекой. Тогда Долматов в отчаянии остановил скакуна и, соскочив с седла, упал в траву. Сердце в груди лихорадочно металось, будто это он, а не конь нёсся сломя голову. «Да что же ты делаешь со мной, ведьма проклятая?! – зажмурившись, простонал Прохор. – Люблю тебя! До сих пор люблю!»

– А если любишь, почему не простишь? – вдруг спросило сердце.

– Гордость проклятая, – ответил сам себе боярин.

– А может, и правда не виновата она ни в чём? А ты столько времени мучишь себя?

Впервые Долматов по-новому задумался о тех давних событиях. «Почему тогда я не попытался найти того парня? Взял бы за грудки, да и вытряхнул из него всю душу вместе с правдой. Нет, сбежал, уехал куда подальше, лишь бы не видеть лживую невесту. А если сейчас его найти? Да жив ли он? – вёл беседу сам с собою царский обыщик. – Такое лихолетье пережили… А всё же? И где его искать? Кто может подсказать? Фрол… Он точно должен знать, что за парень залез в окошко к Пелагее. Фролку расспросить? Да скажет ли? А чего ему скрывать? Но тогда он не открыл имя моего соперника…». Долматов развёл костёр и, устроившись на ночлег, всё больше укреплялся в желании выяснить всю правду.

Как только неожиданный гость скрылся за дверью, Пелагея опустилась на лавку и, пытаясь успокоить обезумевшее сердце, прижала ладонь к груди. «Ох, Прохор, Прохор… Когда же ты поумнеешь? Ведь жизни нам обоим нет друг без друга», – покачала она головой и, всё же не выдержав, закрыла лицо руками и расплакалась. Несколько успокоившись, хозяйка, вспомнив о тесте, поднялась, но неожиданно услышала негромкий шорох. «Неужто вернулся?» – встревоженно всколыхнулось в груди, и Пелагея кинулась в сени, но там никого не оказалось, и тогда она выглянула за дверь.