Мне вдруг сильно захотелось его коснуться. И сказать, что будут у него еще дельфины, а то и киты. Что невозможно стать худшей версией себя, потому что человек так настроен, что он стремится к совершенствованию (в собственных глазах, по крайней мере). И что последний стих, про «Нику — весну», очень даже неплохой.

Но я так сильно над этим задумалась, что спросить ничего не успела. Ник возобновил разговор быстрее меня (освоил правило — задавать вопросы).

— Он тебя обидел, так?

И я даже не сразу поняла, о чем он говорит. Потом дошло.

— Прежний-то… бывший? Нашел себе такую, которая с ним не спорит, — и в очередной раз недобро посмотрела на Ника.

Видимо, он наконец понял, что я совсем не рада этому разговору, и прекратил до меня докапываться. Зачем вообще начал об этом говорить? Разве больше нечего обсудить?

Некоторое время мы шли молча, и я внимательно осматривала все вокруг — дома, повернутые к нам то лицами, то спинами, то боками; траву на газонах, истоптанную подошвами ботинок; лица проходящих мимо людей — все они казались незнакомыми, что прекрасно соответствовало моей теории параллельных миров; однако каждую отдельную черту — волосы, глаза, топик на тонких бретельках, мятного цвета рюкзак, я видела уже когда-то прежде. Что-то создается из чего-то. Материал предоставили лишь однажды, в самом начале пути, и теперь человечество только и занимается тем, что его преобразовывает. Исходники за бесконечным количеством модификаций уже не различить.

Мне понравилась эта мысль, и я даже почти решилась обсудить ее с Ником, однако он погряз в размышлениях о чем-то своем.

Местность всё больше наполнялась кустами и деревьями, будто мы близились к лесу, и у одного из деревьев мы одновременно заметили несколько пожелтевших листков. Подул ветер, лишив их покоя, и даже этот порыв был холодным, совсем не таким, как в июне или в июле.

— Лето заканчивается, — сказала я.

— Как и каждый год, было бы, чему удивляться.

— А, ну да. Ты же к природе не романтичен.

— Да я вообще злодей. Все эти листья пожелтеют, облетят и скрючатся, а я не пророню ни одной слезы, даже скупой. Мы уже, кстати, почти дошли до кроликов. Не пропустить бы поворот.

Все-таки пропустили. Городская местность внезапно сменилась лесной, будто мы прошли через телепорт, и вот впереди уже — длинная острая травища, посреди которой (подозреваю, людьми, не равнодушными к животным, но равнодушными к поворотам) протоптана тропинка. Ник недовольно зашипел и предложил:

— Давай здесь попробуем пройти.

Он пошел первым, я следом. Всколыхнулось множество не то крупных мошек, не то мелких мотыльков — белые, полупрозрачные, они закружились вдоль наших ног, и Ник стал отбиваться от них коробкой.

Так мы оказались возле сетчатого забора с огромной желтой табличкой в красной рамке: «Осторожно! Опасная зона». Чуть правее в заборе обнаружилась дыра, которой прекрасно хватит, чтобы попасть в ту самую опасную зону. Тропинка заботливо продолжалась прямиком до этой дыры.

— Нам точно надо сюда? — спросила на всякий случай.

— Боишься? — Ник глотнул молочный коктейль. — Люди ходят, значит, не так уж там и опасно. Не может же эта дорога быть односторонней.

Он хмыкнул, а вот мне смеяться совсем не хотелось. Я все же пошла за ним следом. Мы выбрались наконец из травы и оказались на истоптанной стоянке. Слева стояла трансформаторная будка (или нечто, очень на нее похожее), огороженная еще одним заборчиком. Зато впереди можно было различить калитку — закрытую.

— Вон они уже, — Ник кивнул куда-то вперёд, за деревья, которые окружали ворота. — Видишь крышу? Рядом с этой больницей кролики нор понарыли себе.

— И чем она им так понравилась?

— Не знаю, я не изучал поведение кроликов. Может, сбежали с опытов… Да так и прижились.

Постепенно чувство опасности отходило; ну да, подумаешь, «опасная зона» висит на заборе в виде больших красных букв. Может, каждый такой сетчатый забор обязан нести на себе такую табличку, даже если огораживает курятник.

(У бабушки когда-то был такой сетчатый забор, за которым курицы проводили большую часть времени. Хотя я не припомню там подобных табличек).

Калитка приближалась к нам неминуемо, и я даже, кажется, начала различать, что никакого замка на ней не висит. А потом за нашими спинами раздался грозный мужской голос:

— Вы что здесь делаете? Ну-ка идите отсюда!

Как будто мы были школьниками, которые пытаются стащить конфеты.

Еще и солнце, как назло, спряталось за облака, и наш город утонул в тени. Не самая вдохновляющая атмосфера.

Я думала, Ник сейчас начнет что-то ему доказывать, намеренно растягивая слова, так что у охранника (или какую роль этот мужчина здесь выполняет?) от злости заскрипят зубы. Но вместо этого Ник кратко посмотрел на меня и предложил:

— Пойдем быстрее.

Его взгляд метнулся куда-то мне за спину (я не решилась тоже обернуться и посмотреть). В следующее мгновение Ник обхватил мое запястье — сомкнулись кольцом пальцы. Холодная рука — неужели тоже мерзнет? Трепет усилился. Под его пальцами, в тех местах, где они соприкасались с моей кожей, что-то будто искрилось и пощелкивало. Впрочем, судя по равнодушному Нику, он ничего подобного не испытывал, а узнать наверняка я не решилась. Он потянул меня к калитке, и, чтобы поспевать, мне приходилось едва ли не бежать. Калитка и вправду оказалась незапертой, хотя меня это уже слабо волновало.

— Что ты там увидел такое? — заговорила я, когда мы покинули опасную (судя по всему, еще и наводящую ужас) зону.

Мое запястье тут же отпустили в свободное плавание.

Первый раз, когда мы подержались за руки. И, видимо, последний.

Ник помотал головой:

— Человек в форме. Работник, подозреваю.

— А чего так испугался?

Вообще, это совсем недавно меня он обвинял в трусливости.

— Скажем на нашем, поэтичном, не стал лезть на рожон. — Похоже, к Нику начала возвращаться привычная манера общения. — Это ты любишь нарываться на неприятности.

— Ну да, все-таки с тобой пошла гулять.

— Ну да.

Если честно, я подумала, что он начнет спорить.

Потребовалась еще пара мгновений — и вот мы уже возле больницы, здесь все тихое и мирное, четыре этажа, белые стены. Территория облагорожена и выглядит, как в диснеевских мультиках: зеленые холмики и клумбы красно-желтых цветков, огороженные белыми камешками. По всей территории стоят разноцветные гипсовые фигуры: гномики, улитки и даже олененок. Вдоль тропинок, в кустах ириса, прячутся фонари в изящных черных шляпках. Ворота для въезда автомобилей закрыты, однако у забора (куда более благородного, чем тот, сетчатый) все