– Огонь! – кричит Генрих, словно там, на корабле, могут услышать его распоряжение. – Огонь! Огонь! Я приказываю!

По направлению к покачивающемуся на волнах прекрасному английскому кораблю идет гребное судно, и его весла напоминают ножки огромного насекомого. С его носа неожиданно поднимается облако черного дыма. Теперь мы даже можем различать запах сгоревшего пороха, расстилавшегося над водой. Тут же «Мэри Роуз» ощетинивается всеми пушками, разворачивается левым боком и стреляет из всех орудий. Раздается оглушительный грохот одновременного залпа многих пушек. Маневр выполнен волшебным образом и напоминает эффектный ход на шахматной доске. На наших глазах французский флагман начинает погружаться в воду. Итак, потрясенному врагу предстал план короля и блестящая стратегия Томаса. Корабль вступает в схватку то с одним судном, то с другим, и солдатам на его палубах не остается ничего другого, как встречать каждый залп радостными криками и грозно потрясать мечами. Стреляя из орудий по правому борту, он укрывает левый борт, чтобы перезарядить орудия в пушках на нем.

Внезапный порыв ветра исторгает из развевающихся знамен звук, похожий на треск рвущейся ткани.

– Огонь! Подойти ближе и стрелять! – вопит король, но ветер слишком силен, чтобы его услышали.

Я стараюсь удержать свою шляпу, а Анна Сеймур выпускает из рук чепец, который, как птица, взмывает вдоль стен башни и отправляется в море. Кто-то смеется над ее конфузом, и до нас не сразу доходит: что-то на водах сражения пошло не так. «Мэри Роуз» рифит паруса и разворачивается против ветра, чтобы выстрелить с правого борта, но тут в его маневр вмешивается ветер. Корабль кренится на бок, опасно низко, его паруса почти соприкасаются с волнами, обвиснув на мачтах беспомощными уродливыми пузырями.

– Что вы делаете? – кричит король, как будто ожидает услышать ответ. – Какого черта вы творите?!

Флагман теперь походит на лошадь, которая решила слишком круто развернуться. Вот она еще скачет, но уже видно, как ее ноги подводят ее, и то, что должно произойти дальше, приближается с неумолимой неотвратимостью.

– Выровняйте корабль! – Генрих уже не кричит, он воет. Теперь к нему подбежали почти все придворные, торопясь давать верные указания, будто они могли сейчас что-то изменить.

Кто-то безостановочно кричит: «Нет! Нет! Нет!» Но прекрасный горделивый корабль со все еще реющими на ветру стандартами постепенно кренится на бок все ниже, как подстреленная птица, постепенно погружаясь в неспокойные волны. Нам не слышны крики тех моряков и солдат, запертых в трюмах, в которые сейчас хлынула вода. Но мы знаем, что они не могут выбраться по узеньким лестницам на палубы и сейчас тонут в большом общем гробу, который, мягко покачиваясь, увлекает их на дно.

Однако мы слышим то, что происходит на верхних палубах. Солдаты и матросы цепляются за сеть, которая теперь стала для них ловушкой. Те из них, что стояли возле орудий, оставили свои места и бросились мечами и ножами рубить тугие канаты, поддерживавшие сеть, но им не сладить с такелажем, и они не могут выпустить несчастных. Наши солдаты и матросы погибают, как пойманная в сети макрель, судорожно борясь за каждый новый вдох. С надстроек люди сыплются вниз, как оловянные солдатики, с которыми играет Эдвард, а тяжелые кожаные куртки тут же тянут их под воду. Некоторые из них не успевают даже отстегнуть ремни, которыми крепятся на голове их шлемы. Коварными оказываются и тяжелые сапоги, и нагрудники, наколенники, и все защитные приспособления – теперь они отнимают жизни, вместо того чтобы защищать их.

В ушах продолжает биться чей-то крик: «Нет! Нет! Нет!»

Кажется, все смешалось в одну невыносимо долгую агонию, но события разворачиваются всего за несколько минут. Время потеряло смысл. Оставшаяся на плаву корма недолго покачивается на воде, словно уснувшая птица. С нее спрыгивает не более горстки людей, бросаясь в бурлящие вокруг волны. Воздух продолжает сотрясаться от рева канонад: бой все еще продолжается. Лишь мы замерли на месте, скованные ужасом, наблюдая, как погружаются в воду мачты с парусами, как киль приподнимается вверх, словно в последней попытке, а затем движением, пропитанным странной погибающей красотой, грациозно уходит под воду.

С нами остается только чей-то плач: «Нет! Нет! Нет!»

Кодрей-хаус, Мидхерст, Сассекс

Лето 1545 года

Битва не закончилась ничьей победой – так мне говорят, когда дым от сражения растворился в морском бризе и оставшиеся на плаву суда разошлись по своим портам. Но королю докладывают, что Англия одержала в бою победу. Мы отправили несколько крохотных кораблей в бой с огромной французской армадой, и вражеские солдаты, высадившиеся на побережье Сассекса и острове Уайт, успели поджечь лишь несколько амбаров, пока их не выгнали фермеры.

– Англичане, – с гордостью шепчет королю сэр Энтони Денни, – сделали это во имя Господа и короля Генриха!

Но короля оставляет равнодушным боевой клич прежнего, более великого короля. Он пребывает в потрясении. Его огромное тело лежит на кровати, как, должно быть, лежит его драгоценный флагман на морском дне пролива. Почти ежечасно к нему прибывают гонцы с известиями о том, что дела обстоят не так худо, как показалось сначала. Ему обещают поднять «Мэри Роуз» со дна; говорят, что за считаные дни ее можно не только поднять на поверхность, но и осушить. Однако со временем хвастовство по поводу возвращения флагмана утихает, и великолепный корабль вместе со своим воинством, размер которого никто точно не знал – то ли четыреста, то ли пятьсот человек, – был оставлен во владениях моря, на попечение его приливов и отливов.

* * *

Как только король снова может сесть в седло, мы отправляемся в Кодрей-хаус в Мидхерст, двигаясь с остановками на отдых. Мы надеемся на то, что сэр Энтони Браун, самый тщеславный придворный из окружения Генриха, сможет утешить и развлечь короля.

Король молча восседает на своем коне, глядя на разворачивающиеся перед ним зеленые поля, плодоносные нивы, стада овец и коров так, словно не видит ничего, кроме погружения под воду своего горделивого корабля, и не слышит ничего, кроме клокотания воды, сомкнувшейся над его килем. Я еду рядом с ним и понимаю, что мое лицо тоже заморожено, словно каменный ангельский лик на надгробии.

Край, по которому мы едем, встречает нас тишиной и недобрыми взглядами его жителей. Они знают, что французы почти высадились на побережье и что королевский флот не смог их защитить. В этих местах полно бухточек и приливоотливных рек, что делает их уязвимыми перед вторжением с моря. Они боятся того, что французы восстановят силы и вернутся снова, и среди народа находится много таких, кто считает, что если они придут и восстановят аббатства, монастыри и святые часовни, то это станет настоящим благословением и избавлением для Англии. Только пока они говорят об этом шепотом.

Я никого не спрашиваю о судьбе Томаса Сеймура. Я не смею произнести вслух его имени. Мне кажется, что стоит мне хотя бы сказать «Томас», как я расплачусь и не смогу остановиться. Мне кажется, что во мне самой плещется целое море слез, со своими приливами и отливами, проносящимися над лежащим на дне остовом этого корабля.