Я выскальзываю из кровати и иду к буфету, где стоят сладости и сушеные фрукты.

– Силы небесные! Этого мало!

Я беру колокольчик. На его звон в комнаты входит Елизавета Тирвит, моя кузина, и низко кланяется, увидев в моей постели короля.

– Ваше Величество?

– Король голоден. Принесите нам сладостей и вина, мяса и сыров, и пирогов.

Елизавета кланяется и уходит. Я слышу, как она будит пажа и отправляет его бегом на кухню. Там всегда оставался на ночь один из поваров, на складной кровати, на случай ночного заказа из королевских покоев. Король любит хорошенько поесть в ночи, равно как и дважды в день. Он часто просыпается по ночам, и тогда пудинг или другое угощение помогает ему снова успокоиться и уснуть.

– На следующей неделе поедем на побережье, – сообщает король. – Я вот уже несколько месяцев жду, пока окрепну достаточно, чтобы ехать верхом.

Я радостно восклицаю.

– Хочу посмотреть, что оставил от моего флота этот Томас Сеймур. А еще говорят, что французы подтягивают силы в портах… Очень похоже на то, что они скоро выступят. Я должен осмотреть крепости.

Я уверена, что он заметил, как лихорадочно забилась жилка на моей шее от мысли о том, что я скоро увижу Томаса.

– Это не опасно? – спрашиваю я. – Если французы собираются наступать?

– Да, – с явным удовольствием отвечает король. – Мы можем даже кое-что увидеть своими глазами.

– Там может произойти сражение? – Мой голос не дрогнул.

– Надеюсь. Не для того я снарядил свой флагман «Мэри Роуз», чтобы тот стоял в гавани. Он – мой козырь в рукаве, мое секретное оружие. Знаешь, сколько у меня теперь на нем орудий?

– Милорд, но вы же не взойдете на борт сами?

– Двенадцать! – Генрих игнорирует мой вопрос. – Он всегда был могучим кораблем, а теперь мы сможем использовать сам флагман как оружие, так говорит Томас. А он оказался прав – «Мэри Роуз» стал похож на плавучую крепость. У него двенадцать бойниц, восемь кулеврин и четыре большие пушки. Он может стоять на рейде в море и обстреливать наземные крепости. Он может выстрелить с одного борта, развернуться и стрелять с другого, пока первые орудия перезаряжают. Он может подойти и взять вражеское судно на абордажные крюки, чтобы моя команда могла высадиться на него. Я разместил на его верхней палубе целых две крепости, по всей ее длине.

– Но вы же не поплывете на нем вместе с сэром Томасом? – Я отваживаюсь задать вопрос точнее. Он пребывает в восторге от одной мысли о бое.

– Ну, дорогая, я помню о том, что мне следует заботиться о своей безопасности. Я же отец народа, не забывай об этом. И я не брошу тебя в одиночестве.

Я пытаюсь придумать способ узнать, каким кораблем будет командовать Томас. Король доброжелательно смотрит на меня.

– Я знаю, что тебе захочется проследить за тем, чтобы все твои сокровища были хорошо упакованы. Мой слуга поставит твоих в известность о дне отправления. Путешествие должно быть приятным, погода тоже будет мягкой.

– Я очень люблю выезжать из замка летом, – говорю я. – Мы возьмем с собой принца Эдварда?

– Нет, нет, пусть остается в Эшридже, – говорит король. – Но мы можем взять его с собой, когда будем возвращаться в Лондон. Я знаю, что тебе бы этого хотелось.

– Я всегда рада его видеть.

– Он хорошо учится? Что говорят его учителя?

– Он сам пишет мне. Сейчас мы переписываемся на латыни, чтобы попрактиковаться в языке.

– Неплохо, – говорит Генрих, однако я понимаю, что он почувствовал острый укол ревности из-за того, что его сын полюбил меня. – Но ты не должна отвлекать его от учебы, Екатерина. И он не должен забывать, кто его настоящая мать. Она должна занимать в его сердце первое место, потому что она теперь его небесный ангел-хранитель, как раньше была его ангелом на земле.

– Как вам будет угодно, милорд, – мне стало не по себе от такого пренебрежительного выговора.

– Он рожден, чтобы стать королем, как и я сам когда-то. Он должен привыкать к дисциплине, получать хорошее образование и расти в строгости. Как рос я. Моя мать умерла, когда мне было двенадцать, и мне никто не писал любящих и нежных писем.

– Должно быть, вы очень по ней скучали, – говорю я. – Как тяжело переносится утрата в столь нежном возрасте…

Его лицо тут же искажается от жалости к самому себе.

– Я был безутешен, – хрипло говорит он. – Эта утрата оставила незаживающий шрам в моем сердце. Никто никогда не любил меня так, как она. А она оставила меня так рано!

– Какая трагедия! – тихо говорю я.

Раздается стук в дверь, и в комнату входят слуги со столом, уже уставленным угощениями. Они ставят его возле кровати и начинают накладывать ее в тарелку королю, следуя знакам его указующего перста.

– Ешь, – велит он с уже полным ртом. – Я не могу есть в одиночестве.

Я беру маленькую тарелку и позволяю слугам ее наполнить. Сев возле камина, понемногу откусываю от пирога. Королю наливают вина, а я пью эль. Мне не верится, что в ближайшие дни я увижу Томаса Сеймура.

Проходит два долгих часа перед тем, как король заканчивает есть и откидывается на подушках, мокрый от пота и с трудом дыша. Он съел несколько кусков пирога, мяса и половину лимонного пудинга.

– Уберите это, я устал, – объявляет он, и слуги быстро убирают на столе и уносят его прочь из комнаты.

– Иди в кровать, – сонно говорит Генрих. – Я буду спать у тебя.

И он откидывает голову назад и зычно рыгает. Я подхожу к своей стороне кровати и забираюсь под одеяло. Не успеваю я укрыть его и укрыться сама, как он начинает храпеть. Я лежу в темноте и наслаждаюсь внезапной радостью, от которой, мне кажется, не усну. Наверное, Томас сейчас в Портсмуте, спит на борту своего судна, в своей адмиральской каюте с низким потолком… Кажется, я увижу его уже через пару дней. Мне нельзя ни говорить с ним, ни искать его, но, когда он попадет в поле моего зрения, я смогу его увидеть. А он увидит меня.

* * *

Мой сон настолько похож на реальность, что первое время я не понимаю, сплю я или нет. Я лежу в своей кровати, рядом со мной храпит король, а комната наполнена этим ужасным, густым, липким запахом разлагающейся плоти от его ноги. Я выскальзываю из кровати, стараясь не разбудить мужа. Сегодня запах намного сильнее обычного, и мне кажется, что я просто должна выбраться из комнаты. Мне нечем дышать. Я должна найти аптеку или принести ароматных масел. Надобно послать девушек в сад, чтобы те набрали душистых трав. Как можно тише я иду к дверям в частную галерею, соединяющую наши комнаты, но вдруг под ногами замечаю не деревянный пол, а вокруг себя – не каменные стены коридора. Я оказываюсь на узкой лестничной площадке знакомой темной, очень крутой винтовой лестницы. Я кладу руку на центральную колонну, вокруг которой вьется лестница, и начинаю подъем наверх. Я должна уйти от этого ужасного запаха смерти, но он не исчезает, а, наоборот, становится сильнее, словно за следующим поворотом лестницы скрывается мертвое тело или что-то еще более страшное. Для того чтобы хоть немного защититься от запаха, я прикрываю рот и нос рукой, но неожиданно для себя начинаю задыхаться и понимаю, что этот удушающий запах исходит именно от руки. Это я гнию и от своего собственного запаха пытаюсь скрыться. Я пахну как мертвое тело, оставленное гнить без присмотра. Я останавливаюсь на лестнице, думая, что мне осталось лишь броситься вниз головой, чтобы это гниющее тело закончило свой природный цикл, наконец догнав свою смерть. Как же так – оказывается, я не связана со смертью, а несу смерть в себе, на кончиках своих пальцев… Теперь я плачу, проклиная судьбу, которая обрекла меня на такой финал, только слезы не текут, а сыплются по моим щекам, как песок. Когда они попадают мне на губы, я понимаю, что на вкус они напоминают кровь. В полном отчаянии, собрав в кулак всю оставшуюся у меня силу воли, я поворачиваюсь на лестнице в другую сторону, ведущую вниз. Затем, крикнув изо всех сил, ныряю вниз, головой вперед.