Но это мало тронуло женщину…

Вновь обмакнув перо, она коснулась им бумаги.

«Уважаемый мэтр Кошон! — написала она. — Надеюсь, что мое письмо застанет Вас в добром здравии…»

Она вновь посмотрела на небо за арочным проемом окна. Надо было собрать воедино все потоки слов, которые последние дни беспощадно размывали ее сон. Эту ночь она не спала совсем. И оттого голова и все тело было тяжелым. Мысли терзали ее, не давали покоя. День сегодняшний и день вчерашний спорили друг с другом. Она то и дело оглядывалась — возвращалась на много лет назад, когда была могущественной государыней, желанной любовницей — великих мира сего и простых рыцарей, бойкой наездницей, матерью принцев и принцесс. Сейчас она думала о том, что дала жизнь многим детям, но злой рок, точно в насмешку над ней, отнимал их у нее. А она старалась не замечать этого. Точно это были и не дети вовсе, а облака, подхваченные ветром и навсегда уплывающие куда-то. Единственный оставшийся сын ненавидел и презирал ее.

А дочери…

«Мы не всегда ладили, договор в Труа был тому виной, но я не забыла и другого, — продолжала писать она. — Вы готовы были оказать помощь, когда мне понадобилось много сил, чтобы стать одной из тех, кто вершит судьбы народов. С тех пор прошло много времени, мэтр Кошон. Простите меня, если я порой была несправедлива к вам. Это — гордыня опальной королевы. Нынче ни друзья, ни враги не вспомнят, жива я или нет…» — Страстный голос пробивался через отяжелевшую вместе с телом душу — голос, о котором она хотела бы позабыть. — «Отныне другая женщина занимает умы французов, англичан и бургундцев. Для одних она — героиня, для других — проклятие. Одни готовы назвать ее святой, другие — растерзать, как ведьму. И теперь Вы — ее судья. Не скрою, мэтр Кошон, я боюсь за ее жизнь. Мне известно, что уже давно Жанна знает о своем происхождении. Уверена, что я причинила ей боль и что сердце ее не раз наполнялось ненавистью к родной матери. Но, тем не менее, мэтр Кошон, прошу Вас, расскажите ей о том, что я сделала для нее. И тогда мой грех не покажется Жанне столь тяжелым. Расскажите ей, что мне пришлось пережить с моим супругом. Сколько горечи, обид и унижений я испытала в этом браке! Не объяви я тогда ребенка мертвым, оставь Жанну у себя, то каждый день боялась бы за нее. Бог свидетель, была бы моя воля, никогда бы я не бросила свою дочь, не отправила бы на границы королевства, подальше от двора и материнской ласки. Только так я могла спасти ей жизнь. Нынче я горда за Жанну — она в полной мере унаследовала рыцарский дух своего отца и является лучшей памятью о нем. Памятью для меня, уже старухи, которой казна платит всего лишь семь денье в день. Мне приходится продавать мебель и платья, чтобы не стать нищей. Это не жалоба, это осознание того, что отчеканено на оборотной стороне монеты, называемой “суета сует”. Мой дворец уже давно как пустая могила. Только призраки. Среди них мне осталось доживать свою жизнь. Но зачем я говорю о себе? Уверена, Вы уже догадались, зачем я пишу вам. Если что у меня и есть, так это мои дети, те немногие, что остались в живых. Я знаю, что вряд ли заслужила их любовь, и все-таки… они часть меня. И никуда им от этого не деться, даже если бы они захотели. Будьте же милостивым судьей, мэтр Кошон! В память о нашем знакомстве. На коленях прошу Вас за нее. Не дайте погубить Жанну, умоляю Вас! Спасите ее. Я говорю не о ее чести — о ее жизни. Да благословит Вас Господь!»

Порыв, вихрь, неожиданно взорвавшийся в душе этой грузной, старой, малоподвижной женщины, расплывшееся лицо которой было покрыто слезами, сходил на нет. Когда-то в ней бушевали страсти, великие страсти, и теперь их отголосок тронул ее душу. Она позволила ему ранить сердце и теперь гнала его прочь.

Женщина вновь занесла перо над бумагой и написала:

«Сожгите мое письмо, как только прочтете. — И только после этого поставила две буквы. — И. Б.» Так она расписывалась только в личных письмах, полностью доверяя адресату.

Когда-то красавица, имевшая в руках целое королевство, Изабелла Баварская давно превратилась в жалкую тень самое себя. И даже эта тень была слишком уродлива и нелепа. Она растрачивала себя так, точно была птицей Феникс, которой еще много раз предстояло возродиться из пепла. Но она оказалась простым человек, хоть все и называли ее богиней. Она пленяла первых мужчин королевства, властвуя над их сердцами; изгоняла неугодных ей женщин; распоряжалась несметными богатствами; наконец, носила первую корону Европы. Но была всего лишь простой смертной.

Единственная ее вина в том, что она не знала этого…

До королевы донесся приглушенный смех одной из служанок — звонкий, какой бывает только у юности. Смеху вторил мужской басок. За дверями ее спальни ворковали…

Старая королева огляделась. Шнурок, что будил колокольчик, звоном которого она вызывала прислугу, остался у кровати. До него было не добраться.

— Виолетта! — хрипловатым после сна и слез голосом крикнула она. — Виолетта!

— Да, Ваше Величество? — приоткрыв дверь, негромко отозвалась служанка.

— Шарль пришел? — перебила ее королева. — Я слышала его голос…

— Он уже четверть часа, как у ваших дверей, — скромно ответила служанка.

— Чего же он ждет? Позови его…

Одетый чуть наспех, представ перед очами своей королевы, секретарь низко поклонился.

— Тебя ждет дальний путь, Шарль, — сказала королева. — Ты отправишься в Руан. — Говоря это, она утвердительно кивала головой, точно слов ее было недостаточно. — У тебя будет возможность увидеть своего учителя, мэтра Кошона. — Секретарь, изумленный таким поворотом дела, хотел было открыть рот, но она не дала ему сказать. — К полудню ты должен выехать из Парижа. Поторапливайся, Шарль, дело срочное.

«Я пришла во Францию лишь потому, что того хотел Бог. Я бы предпочла быть разорванной четырьмя лошадьми, нежели прийти во Францию без Его позволения. Нет ничего, чтобы я сделала в мире не по заповеди Божьей…»

Из протокола публичных допросов

Его преосвященство Пьер Кошон де Соммьевр, епископ-граф Бове вошел в наполненную зимним светом залу, где лорд Бедфорд, в наброшенной на плечи шубе, отдавал распоряжения двум своим секретарям. Слуга Бедфорда тем временем подбрасывал дрова в огромный камин.

— А, Кошон! — воскликнул регент королевства, и три его пса немедленно подняли головы. — Проходите, я с нетерпением ждал вас. Этот документ должен быть готов через полчаса, — сурово бросил Бедфорд секретарям, — идите. Садитесь, Кошон. Жакмен, — обратился он к слуге, — поди прочь. — И когда тот поспешно вышел, добавил: — Все мы в преддверии великих событий, не так ли?

— О, да, милорд…

— К чему пришло предварительное следствие, Кошон? — усаживаясь в свое кресло с высокой, устремленной вверх резной спинкой, почти что трон, кутаясь в шубу, спросил лорд Бедфорд. — Было видно, что он готов целиком и полностью отдаться столь волнующему его делу. — Ваши люди уже вернулись из Лотарингии?