Жан Люксембургский был сер лицом — давно он не терпел такого краха. Разве что удар секиры Потона Ксентрая, разрубивший его лицо, лишивший глаза, был сравним с этим поражением. Но тогда был сражен только он сам, а теперь за ним стояли тысячи солдат, вся Бургундия, силы коалиции. Как он жаждал отмщения! И какой тщетной была его жажда…

Ночью англо-бургундцы покинули и подожгли крепость моста и спешно двинулись в Пон-Левек.

Но французы не стали дожидаться, пока противник отойдет, собрав свои пожитки. Без большого труда они развивали преимущество, отвоевывая крепость за крепостью, мост за мостом.

И вскоре бургундцы и англичане побежали, оставляя в своих лагерях крупные бомбарды, кулеврины и другую артиллерию, которую увезти с собой уже не было никакой возможности.

Все досталось наступающим французам.

Военные успехи бургундцев и англичан под Компьеном улетучивались, как улетучивается утренний туман над озером с восходом солнца…

Если бы Жанна, которую везли по северным дорогам Франции, знала об этом, счастье коснулось бы ее, даже пленной, связанной по рукам и ногам. Видеть освобожденный Компьен — было ее заветной мечтой!

Ее везли осторожно — через северные города Франции, куда бы не смог пробиться быстрый отряд одного из ее капитанов.

Боревуар — Камбре — Аррас — Дуллан — Сен-Ринье — Абвиль — Ле-Кротуа. В последнем из названных городов 20 декабря англичане выплатили бургундской партии сумму в 10 000 турнейских ливров. В тот же день, во время прилива, Жанна покинула Ле-Кротуа. Ее перевезли в лодке через эстуарий, в который впадала Сомма. Далее был городок Сен-Валери и долгий путь вдоль побережья. Ее везли по дороге, недосягаемой для самого бойкого и летучего отряда французов. Не отрываясь, Жанна смотрела в сторону Ла-Манша — за проливом была Англия, вотчина ее врагов, сотни лет подряд посягавших на ее любимую Францию. Первый раз она была так близка к этой земле…

Следуя побережьем, они достигли Дьеппа, а затем резко повернули на юг.

В субботу 23 декабря 1430 года, накануне Рождества, Жанну привезли в Руан, столицу Нормандии, в неприступный замок Буврёй, когда-то построенный французским королем Филиппом Августом, а нынче ставший резиденцией графа Уорвика, правой руки лорда Джона Бедфорда.

…Когда она подъезжала к Буврёю, семь башен на фоне зимнего нормандского неба показались ей преддверием ада. Как она думала, так и случилось. Сырые каменные лестницы, хмурая стража. Злорадство на лицах победителей.

Ее ввели в камеру, состоявшую из двух комнат, соединенных коридором. В дальней в середине стояла клетка. Клетка! В углу ее — кровать. И все же — клетка! Точно она была зверем!

Она — Дева Франции.

Офицер открыл дверцу, и ее втолкнули внутрь, но она бросилась назад, вцепилась связанными руками в горло солдату и едва не придушила его, но ее оторвали от тюремщика, сломали, повалили на пол. «Мерзавцы! Мерзавцы! — повторяла она. — Подлые трусы, вы не имеете права!» Несколько пар мужских рук подняли ее и поставили у прутьев, как она ни пыталась вырваться, и кто-то сзади стал стягивать ее руки и ноги, приковывая ее к прутьям.

Жанна оказалась распятой.

— Так оно будет спокойнее, — сказал офицер.

— Долго вы ждали, чтобы так поступить со мной! — бросила Жанна офицеру, когда он и солдаты собрались уходить.

— Мы ждали терпеливо, — усмехнулся офицер. — И мы победили. Когда ты одумаешься и дашь слово вести себя спокойно, мы смягчим наказание.

— Будьте вы прокляты! — вырвалось у нее.

Дверь в камеру захлопнулась. Англичане ушли. «Проклятые годоны! — остервенело кричала она. — Свиньи! Чертово отродье!» Она бранилась долго — ругательства рвались из нее наружу. Долгие дни молчания вырывались из нее, наполненные страхом, яростью и отчаянием. Но, кроме стен, слушателей не было.

В который раз Жанна рванулась — но двигаться она не могла. Это было истязанием — грубым и утонченным одновременно. С ней поступали не так, как поступают с пленным командиром, с ней обошлись как с непокорной рабыней.

Затихнув, она вновь вспомнила долгую дорогу сюда — в Руан. Она дала себе слово вынести ее с той же твердостью духа, с какой она собиралась на битву. Кричать бесполезно. Так она заставит только ликовать своих врагов. И праздновать победу.

Теперь она уже не сомневалась — семь башен Буврёйского замка были преддверием ада…

Близким огнем уже обожгло ее лицо.

Собаки, лежавшие неподалеку друг от друга, мрачно взирали на Пьера Кошона. Священник сидел, сложив руки на животе, и ожидал, когда лорд Бедфорд, его повелитель, заговорит. Вспышки негодования, которые последнее время так часто терзали лицо лорда Бедфорда, сменились на мрачное веселье. Да, Компьен был отбит французами, но Жанна — еретичка и колдунья Дева Жанна! — теперь принадлежит им. А она стоила не только десяти своих капитанов, но двух Компьенов! Ее доставили в целости и сохранности, поместили в одной из комнат Буврёйского замка, обезопасили от самой себя, привязав к клетке, и теперь… Да, а что же теперь? А теперь в силу вступают законы церкви!

Бедфорд, стоявший у окна, повернулся к епископу Бове.

— Университет добивался суда над Жанной лично, — его зычный голос заставил трех псов немедленно повернуть головы к хозяину, — но она была взята в плен на территории епископата Бове — и потому судить ее вам[8]. Тем более, что в Руане кафедра архиепископа временно пустует. Я знаю, что ваши поместья заняты войсками Карла Седьмого. Ваш епископат Бове тоже в руках французов. Трудно лишиться одновременно и дома, и прихода. Зато самое время подумать о новой серьезной должности. Скажите, Кошон, вы хотели бы стать архиепископом Руанским?

Кошон трепетал, но не подавал вида. На его лице было смирение. Руан — заветная мечта! Руан — сказочная пристань. Всемилостивый Господи, помоги!

— Вы же знаете, главная цель моей жизни — служить Богу и английской короне, — смиренно ответил он.

— Считайте, что митра архиепископа Руана ваша, — Бедфорд взглянул на трех присмиревших собак. — Все, что мне нужно, это убедительное решение суда, что Жанна — ведьма, еретичка и колдунья. А все ее завоевания — не заслуга Бога, как она уверяла весь христианский мир, а происки дьявола. — Взгляд Бедфорда был холодным и требовательным. — Она должна быть проклята — церковью и людьми. Проклята во веки веков. Я полагаюсь на вас, потому что вы умнее других законников. Процесс будет открытым, Жанне позволят говорить во всеуслышание. Она — особа королевской крови, об этом знают почти все влиятельные аристократы, и мы не можем калеными щипцами выдавить из нее признание. Конечно, мы попытаемся сломить ее дух — найдем для этого средства… Ваша задача, Кошон, заставить ее признать свои грехи, какие — сформулировать вам, заставить раскаяться при всех, просить, умолять о пощаде! — Глядя на собеседника, регент зло усмехнулся. — А когда процесс закончится, мы бросим ее в тюрьму и заставим ждать окончания войны — полной победы Англии над Францией. Вернее, короля Генриха над самозванцем Карлом Валуа. И если эта ведьма не отправится в ад из тюремной камеры, мы отпустим ее — отпустим вместе с Карлом Орлеанским, ее братцем. Но я уверен, что о них забудут раньше, чем придет конец войне. — Бедфорд ткнул пальцем в епископа. — Главное, Кошон, Жанна должна превратиться из героини — в прокаженную!