– Все хорошо, Ян, успокойся и поправляйся, если что-то будет тебя беспокоить или понадобится, звони. Извини, я тут весь день, а дел выше крыши разгребать.

Я ушел стремительно, не оборачиваясь, потому что сдерживать себя становилось все труднее. Мог наговорить много ненужного сейчас, а она мать моих будущих детей, моя жена, нужно как-то выстраивать эти отношения.

И я принялся выстраивать.

Проявлял максимум, на который способен: уважал ее решения, не посягал на личное пространство, даже глаза закрыл на ее постоянное общение с Лексой.

Немного погодя я понял, что там, в больнице, мной руководили обида и уязвленное самолюбие. Но со временем желание придушить жену пропало, постепенно и обида сошла на нет. И теперь хотелось лишь отлупить ее по аппетитной попке. Определенно! Когда родит, первым делом отхожу ее хорошенечко.

И желание. Желание с каждым прожитым с ней бок о бок днем в одном доме становилось непереносимым. Яйца были настолько каменными, что хоть кирпичи о них колоти. Постоянный стояк напрягал, а фантазии, заводившие меня в очень дальние уголки сознания, постепенно сводили сума. Тогда я начал отдаляться сильнее, ночевал в городе, брался за любое мало-мальски положенное мне по статусу клановое дело.

И вот сегодня тормоза сорвало, и черт… почему их не сорвало раньше? Погладил плоский животик, вызвав у Яны смешок.

– Когда уже? – Она поняла меня с полуслова.

– У кого-то даже на пятом месяце не видно живота, а у меня всего лишь одиннадцатая неделя.

– Не понял, почему так много? Почти три месяца, у тебя же два недавно было.

Яна засмеялась, а я напрягся не на шутку, мы с ней даже знакомы не были одиннадцать недель назад.

– Что, испугался? – продолжала она хихикать, но, видимо, почувствовав сквозящее напряжение, все же успокоилась и попыталась объяснить. – Они срок от последних месячных считают. Понятия не имею почему, но так все делают, получается, две недели прибавляют. Да не парься ты, – стукнула ладошкой по плечу, – если что, тест сделаешь, тебе же не впервой.

– Язва.

Приподнялся и начал покусывать ее за ребра, щекоча при этом пальцами живот.

– Все-все! Сдаюсь! – завизжала Яна. – Ну пожалуйста, я сейчас умру со смеху. Я, видимо, патологически ревнива.

Этой ночью я спал так крепко, как никогда прежде, даже не заметил, когда проснулась Яна и выбралась из-под моего бока. Зато когда спустился на кухню, был приятно удивлен аппетитным запахом омлета. Последний и единственный раз, когда я ел что-то приготовленное Яной, была пицца в самом начале нашего знакомства.

– Доброе утро. – Яна обхватила руками мою шею, буквально повиснув на мне, и одарила целой серией коротких поцелуев.

– У тебя такие сладкие губы, – в перерывах между поцелуями сказал я.

– Ха, еще скажи, как мед, – тихонько рассмеялась прямо мне в губы. – Садись есть, а то не успеешь. И так проспал уже.

Завтрак был великолепным: нежный, воздушный омлет таял во рту, обжаренные помидоры давали кислинку, а колбаса хоть как-то гасила аппетит. Ведь, несмотря на вкус, на одних яйцах с молоком далеко не уедешь.

– А у тебя какие планы на сегодня? – поинтересовался у нее.

– Надо к Лексе съездить, – потупив глаза, произнесла она.

– Она знает о твоей беременности?

– Нет! Никто не знает, кроме отца и Вики. Ты же говорил.

– Хорошо, общаться с ней, несмотря на то, что я против, ты все равно не перестанешь, – вытянул вперед ладонь, давая понять, что мне нужно закончить мысль. – Поэтому просить тебя об этом я не стану, но, Яна, будь аккуратней с ней. Я не знаю, что у нее на уме и, узнав о детях, она может учудить все что угодно.

– Это потому, что она в тебя влюблена, да? – тихонечко уточнила, словно боялась говорить об этом вслух.

– Яна, это не влюбленность, это маниакальная, патологическая даже, одержимость. С самого детства, – добавил и, чтобы не портить такое прекрасное утро, поднялся, обошел вокруг стола и, наклонившись позади Яны, откинув ее волосы, начал покрывать шею поцелуями. – Я сегодня приеду не позже трех, надеюсь тебя здесь застать. Или… слушай, а давай пересечемся в городе и наконец-то с тобой куда-нибудь сходим.

Яна, повернув голову, поймала мои губы и после долгого, выворачивающего все нутро поцелуя, радостно улыбнувшись, ответила:

– С удовольствием.

Днем мы встретились и, пообедав в кафе, пошли в кино, как бы неожиданно это ни было, а после гуляли по Москве до самой ночи. Мы не переставая разговаривали, обменивались шутками дурачились и целовались. Мне было невероятно легко рядом с ней, лишь единственная тема – цвета моих глаз и родителей – заставила напрячься.

– Яна, давай когда-нибудь потом расскажу. Сейчас не особо готов.

Она посмотрела на меня своими светдо-зелеными глазами, кивнула и, поглядев по сторонам, с задорной улыбкой тут же разрядила обстановку.

– Хочу мороженое.

Вот и все. Моя жена хотела мороженого. В конце октября, и с этим не поспоришь, поэтому надо исполнять.

До клана в тот вечер мы так и не добрались, даже в мою городскую квартиру не поехали, просто, постоянно обнимаясь и целуясь, завалились в первую попавшуюся гостиницу. Я был готов взять ее прямо в лифте, до сих пор поражался своей выдержке.

Так и повелось: мы гуляли, ходили в кино, кафе. Луна, я подростком такими глупостями не занимался. Отношения между нами были легкими и простыми. Мы не вспоминали о том, что было, и не говорили о своих эмоциях и чувствах. Старались обходить эту тему, потому что я не знал, что сказать, как облечь в слова то, что испытывал, если и сам до конца еще не разобрался в этом. Почему молчала Яна? Возможно, тоже не знала, что сказать, да и зачем, если и так все было прекрасно.

Назимов поправился окончательно, и теперь уже ничто не напоминало о его беспомощности. Он наконец-то встретился с Татьяной, и ничего хорошего из этого не вышло. Понятия не имею, что она ему такое сказала, но содержать ее стали еще строже, а Назимов и вовсе превратился в железяку, оттаивая только рядом с Яной. Лекса устроила отцу бойкот и не общалась с ним по сей день.

Яна же с каждым днем менялась, становилась более домашней, что ли. Несмотря на плохие приметы, уже объездила почти все детские магазины. Она стала еще красивее, если такое вообще возможно. Особенно когда прикладывала ладони к своему по-прежнему маленькому животику, уже не такому плоскому, как раньше, но, на мой взгляд, все еще слишком худому для двойни. Когда ее никто не видел, она тихонечко