Здание, куда переехал корпус, как ему и было положено, олицетворяло собой монументальность и величие, сразу настраивая попавшего туда жителя империи на нужный лад. Внутри особого шика и лоска не наблюдалось, так, с дорожками, посеребрёнными ручками и светильниками обыкновенное казённое присутствие. Единственное, что вызывало удивление, так это форма. Господа офицеры и нижние чины, перемещающиеся по этажам, являли довольно занимательное зрелище. Вот затянутый в лазоревый мундир ротмистр что-то выясняет у штабс-капитана пеших команд, а там ефрейтор батальона осназа вручает щеголеватому поручику конных команд запечатанный сургучом пакет. Вавилон, да и только.

Как и полагается в сословном обществе, департаменты были негласно поделены на три основных клана. Первый – это, как ни парадоксально, конные команды, хотя… в них довольно значительное количество членов весьма знатных семейств империи, что закономерно и вывело их на первое место. Второй – обычные офицеры, то есть не относящиеся к специальным частям. А вот третий – это мы, отдельный батальон осназа. Пешие команды не воспринимаются аристократией первых двух групп как класс. Увы, но такая сегрегация распространена повсеместно, хотя, когда я начинал службу, отношение к пехтуре было более приличным.

Нам вообще ничего не дали бы, но желающих оспорить личное решение Николая не нашлось, и вот теперь я получил не только папаху, но и стол. Называется моя должность просто по номеру: начальник седьмого департамента. Что за зверь такой новый? Обычная контрразведка. Увы, но о бригаде мне велено забыть окончательно, так что аналог частям НКВД сейчас образовывать не станут. Батальон переведён в моё подчинение, командиром поставили Курта, получившего подполковничьи погоны и Владимира 3-й степени с мечами. А мне придётся с нуля создавать будущий «Смерш», название очень понравилось командиру корпуса. Да, именно так, чтоб «лимонники», «лягушатники» и «колбасники» боялись. Репутация – она такая, вначале ты её кормишь, а потом она тебя.

– Красиво. – Новоиспечённый комбат разглядывал мой кабинет, одобрительно кивая на продуманность каждой детали интерьера. – Хм… – Его взгляд скользнул по «стене славы». – А тебе пойдёт ферязь. – Остановившись напротив портрета Малюты Скуратова, он, словно художник, рассеянно посмотрел на меня.

– Так, хватит ёрничать, господин полковник, – шутливым тоном прервал я Курта. – Ты лучше на себя посмотри…

– А что со мной не так?

– Треуголка корсиканца скоро тень отбрасывать начнёт.

– Очень смешно, – изображая жуткую обиду, отозвался Мейр.

– Ладно, посмеялись и будя, – перешёл я на серьёзный лад. – Что в батальоне?

– Отлично. Нет, это не гипербола, – жёстко усмехнулся Курт, увидев недоверие на моём лице. – Народ и так понимал, что на ордена не стоит надеяться. А тут вдруг раз – и целый алтын. – Народная поговорка в устах остзейского немца звучала довольно забавно. Только его лицо не располагало к шуткам. – Нет, чины и награды – это всё хорошо, но где взять должности?

Тут уж я был вынужден разруливать ситуацию, пока она не стала неуправляемой.

– А как ты думаешь, зачем мне оставили батальон? Почему просто не перевести сюда хватких ребят, которые вполне профессионально поставят службу? Вижу, что задумывался и мысли при себе держал. И это правильно. Прочти, – придвинул я к нему обычную папку. Но едва Мейр открыл её, его глаза стали словно две плошки, причём не маленькие. Чуть потянув шею, он стал похож на штабс-капитана Овечкина из «Неуловимых» (тут меня, несмотря на всю серьёзность ситуации, едва не пробрало на хи-хи, нервы). – Не обращай внимания, одного знакомого вспомнил.

– Даже так, – произнёс он, закончив чтение.

– Да. – Смятая бумага легла в пепельницу, вскоре оставив после себя лишь пепел. Письмо императрицы уничтожено, доверенные люди в лице Мейра с ним ознакомлены. – Теперь всё понятно?

– Бархатная перчатка поверх латной рукавицы – это не для нас, – констатировал он. – Будем всеобщим пугалом?

– Придётся, так что освежи память насчёт головки эсдеков.

– Да неужто? И пяти лет не прошло, – чуть ёрнически произнёс Курт. – Давно пора этих псевдореволюционеров к ногтю прижать. А то позорят светлый образ.

– Это точно, – согласился я.

А память вернула меня в прошлый век, в забытую ныне первую настоящую революцию…

Московская губерния. 1889 год

Дорога, дорога… Вновь нас везут в направлении Первопрестольной, и самое интересное, из Питера перебрасывают роту Вани. Тот получил, как и я, штабс-капитана, но, в отличие от меня, сразу засел в Пальмире. Курт, принёсший столь замечательную новость, был погружён в тяжкие раздумья.

– Что опять произошло? – предчувствуя скорые неприятности, спросил я у своего зама.

– Пересёкся я тут с одним чиновником из управы, – издалека начал Мейр. – И он кое-какую информацию подкинул.

– Та-ак… – Неприятности, судя по всему, обещали перерасти в хорошую головную боль.

– Мастеровые поднялись, – угрюмо произнёс он.

– Мать, дождались, уроды! – Самая что ни на есть жопа. В отличие от крестьян, которых хоть земля держала, пролетарии (элита с 5-ми и 6-ми разрядами туда никоим образом не относилась) ни хрена не имели. Угол в бараке, где жили всей семьёй, да кое-какое шмотьё. И всё. Те, кто жил рядом (относительно, конечно) с фабрикой, считались везунчиками, и то они домой, бывало, появлялись лишь в воскресенье. Остальное время так и жили чуть ли не на рабочем месте. И так далее, и тому подобное. Словом, горючего материала набралось столько, что взрыв был лишь вопросом времени. – Стрелять придётся?

– Да. – Нет, вы не подумайте, никаких братаний и прочей восторженной чуши типа «…в кого стреляете?», и солдаты опускают оружие, наплевав на приказ. И на поражение бить будем, и прикладами орудовать, а если придётся, и гранатами воспользуемся, рука не дрогнет. Просто противно до жути. – Ткацкие мануфактуры усмирять придётся.

– Там баб много, – мрачно сказал я.

– И детишек, – педантично дополнил Курт.

– И детишек…

Вот ведь, и месяца не прошло, как «приводили к порядку» фаянсовую мануфактуру. Там управляющий совсем заигрался, драл даже не три, а все семь шкур и требовал, чтобы восьмая поскорее выросла. Народ терпел, податься некуда, земли нет, а кормить семьи надо. Но любое терпение когда-нибудь заканчивается, и хозяйского пса (полностью согласен с этим определением) сильно помяли. Фабричную лавку разнесли по досочке, управление подпалили, да так, что оно сгорело без остатка вместе со всеми долговыми расписками и бумагами. Местный бомонд это всколыхнуло, и мою роту по «чугунке» перебросили на 127-й разъезд, а оттуда скорым маршем мы направились к месту беспорядков. Посёлок, где была расположена мануфактура, бурлил, словно кипевший котёл. Фабричные рабочие обоего пола угрюмо смотрели на нас, когда рота, бухая сапогами, шла по главной улице, когда втягивалась. Даже вездесущая детвора глядела по-звериному, но бросаться камнями не решилась. Репутация у нас была самая что ни на есть кровавая. И «мёртвая голова» на фуражках офицеров и бескозырках нижних чинов впечатляла. Осталось только «Эрику»[37] затянуть. Подбежавший приказчик угодливо склонился и попросил пройти в уцелевшую контору (ничего удивительного, в ней финансовых документов не было). Местного воротилы и хозяина в посёлке не было, как и его семьи, рисковать он не стал. Принимал меня помощник управляющего. (Сам управляющий надолго обосновался в местной больничке и, похоже, выйдет оттуда инвалидом.) Не знаю, но, видимо, урок впрок для этих господ не идёт. Сие чудо в перьях начало качать права, дабы я как можно быстрее начал наводить порядок.