— Это смешно, Херри. Дальше Венгрии я до сих пор невыезжала.

— Это не имеет никакого значения. Вас зовут также, каки ее, Катрин. И вы на нее похожи. Таких совпадений не бывает.

— Она плохо кончила, эта ваша дочка бургомистра. Мне быне хотелось повторять ее судьбу до конца.

— Это совсем не обязательно. Совсем не обязательно,чтобы конец был именно таким.

В устах Херри это прозвучало так мрачно, что я наконец-тоотдернула руки. Не хватало еще, чтобы он начал угрожать мне.

— А каким? — с вызовом спросила я. Херри-бойсмутился.

— О, вы совсем не поняли меня, Катрин. Должно быть, мойрусский недостаточно хорош… Я не хотел испугать вас, я только хотел сказать,что у судьбы бывает много разных вариантов…

Это точно. У меня было много разных вариантов. Не сниматьтрубку, когда мне позвонила Жека с известием о смерти Быкадорова. Не брать картины.И, наконец, не приезжать в Голландию. Но я приехала и вот торчу на мертвомкатере, двигатель которого сознательно испортил Херри-бой. Теперь я в этом несомневалась.

— Вариант теплой комнаты устроил бы меня большевсего, — сказала я, и Херри-бой тотчас же встал.

Он выскочил на причал и галантно подал мне руку. Я вцепиласьв ладонь Херри, памятуя, что должна держать его руки под контролем.

— Вы разбираетесь в лодочных моторах, Катрин?

— С чего вы взяли? — настороженно спросила я.

— Я слышал… Вы пытались запустить двигатель. Именнопоэтому ты так оперативно и выскочил, Херри-бой, я вижу тебя насквозь!

— Нет, я не разбираюсь в моторах. Просто в замкеторчали ключи, и я попробовала… Я подумала, что автомобильный принципсработает.

— И что?

— Не сработал. Придется ждать техника… Я только незнаю, чем заниматься на этом острове целых два дня.

— Вам не придется скучать, я обещаю вам, Катрин.

Мы закончили наш несколько двусмысленный разговор уже вдоме. Херри помог снять куртку и разделся сам. Чуть задержавшись у вешалки, я,незаметно для него, поменяла куртки местами. Теперь я в безопасности, если,конечно, он не обнаружил подмены раньше.

Устроившись на кровати и поджав ноги по-турецки, яуставилась на Херри-боя.

— Ну, давайте, запускайте свой парк аттракционов.

— Парк аттракционов?

— Ну да. Колесо обозрения, тир, комната страха… Вы жеобещали, что скучать я не буду.

— А-а… У вас изысканные шутки, Катрин.

Херри-бой отправился за перегородку, из-за которой, к моемуудивлению, все время извлекались все новые и новые предметы, и вернулся оттудас деревянной изящной стремянкой. Судя по всему, перед тем, как попасть к Херри,она тоже служила где-нибудь экспонатом.

Взобравшись на самую верхнюю ступеньку, Херри-бой снял состеллажа огромную папку: именно в таких папках художники обычно хранят этюды инаброски. Он раскинул папку на полу, и я увидела огромные фотографиицентральной части картины.

Фотографии совсем не пугали меня — они были лишенымистической притягательности, которой обладала плоть самой картины.

И — главное — они были безопасны.

Я с удовольствием принялась рассматривать их — за клеткойфотографического объектива Зверь оказался не страшным и совершенно ручным. Извсех его семи голов больше не проглядывало человеческое, и мысль об оправданиигреха больше не приходила ко мне в голову. Я легко распознала в очертанияхфигур и в складках пейзажа некоторые босховские мотивы. Вот только у ЛукасаУстрицы они были более изысканны.

— Я фотографирую картину уже десять лет, — сготовностью поведал мне Херри. — И каждый раз обязательно нахожучто-нибудь новое.

— Может быть, вы от природы не оченьвнимательны? — улыбнулась я.

— Нет, я очень внимателен. Очень, — оборвал меняХерри, и в его голосе послышался металл.

Так, все понятно, его любимую картину не стоит задевать, также, как не стоит задевать любимых женщин.

— Извините, Херри…

— Вот, посмотрите, — он разложил передо мнойнесколько совершенно одинаковых на первый взгляд фотографий.

— Что, игра “найди десять отличий”?

— Я не понимаю, о чем вы говорите… Это фотография,которую я делал семь лет назад, — он ткнул в первую и сразу перешел ковторой. — А это фотография пятилетней давности. Еще одна — лето 1997 года,промежуточные стадии я специально пропустил. Вы видите, Катрин?

Ничего особенного я не заметила, о чем честно призналасьХерри-бою.

— Вот здесь, в подбрюшье Зверя… Сравните.

Мне совсем не хотелось заглядывать в пах числу 666, и я лишьмельком, из уважения к исследовательскому пылу Херри, взглянула на фотографии.

— Не могу взять в толк, о чем вы говорите, Херри…

Он оставил в покое полотнища общих фотографий и перешел кдругим — точно такого же размера. На них были увековечены детали: Зверь,поднимающийся из пучины.

Теперь изображение приблизилось. Херри выложил передо мнойвсе три фотографии — строго в хронологическом порядке: 1992, 1995 и 1997 год —именно эти цифры были выведены маркером в правом верхнем углу фотографий.

Только теперь я поняла, что он имеет в виду.

Зверь поднимался из пучины.

За семь лет его тело заметно удлинилось. Этот анимационныйэффект заставил меня похолодеть. Я не могла понять причин страха, они некрылись в моем почти стерильном разуме, они перли из подсознания.

— Вы видите, Катрин? — прошептал Херри, и явздрогнула. — Вы видите?

— Да. Теперь вижу.

— Он поднимается. Я тоненько хихикнула.

— Что вы хотите этим сказать, Херри?

— Ничего. Только то, что он поднимается.

— Это… Это просто мистификация, вы ведь не станетеутверждать, что… — на этом месте я споткнулась и замолчала.

— Это не мистификация, Катрин…

— Но этого не может быть, согласитесь, Херри, — яобшарила глазами фотографии. — Этого просто не может быть. Картина —законченная вещь. Как она может двигаться внутри себя самой?.. Просто дичькакая-то. Вы показывали кому-нибудь эти снимки?

— Нет.

— Почему? — Здесь, в отдалении от картины, имея наруках лишь ее бледный фотографический отпечаток, я могла позволить себеснисходительную смелость.

— Кому я могу показать это, Катрин? Мне просто неповерят. Меня заподозрят в шарлатанстве. Но, клянусь, в этом нет никакогошарлатанства. Я просто фотографирую, и все. Я изучаю картину. Хотя до сих порне изучил… Я знаю только одно: это нечто большее, чем просто картина.