— Катрин!

Я нехотя оторвала взгляд от картины.

— Вы стоите уже полчаса, Катрин, — голос Херри-бояс трудом проникал в меня. — Это великая картина, правда?..

— Это великое зло, — я тотчас же возненавиделасебя за полчаса глубокого петтинга со Зверем. — Интересно, куда смотритбог?

— Вы же не верите в бога, Катрин…

— Лучше бы я верила. Идемте отсюда, Херри.

Я вышла из зала с одной лишь мыслью — вернуться сюда снова.И зашнуровывала свои “катерпиллеры” гораздо дольше, чем обычно. Неприличнодолго. Голландец застал меня у картины за непристойными мыслями, теперь женужно сделать вид, что никаких непристойных мыслей и в помине не было.

* * *

До убежища Херри-боя мы добрались в полном молчании. Толькоздесь я почувствовала себя в безопасности. Херри оказался молодцом: даже в домеон не попытался заговорить со мной. Я вытянулась на узкой койке и прикрылаглаза. Никакой надежды. Лукасу Устрице удалось сделать грех такимпривлекательным, а кару за грехи такой сладкой, что перед этим невозможно былоустоять. Даже я не устояла. Практичная русская девушка Катя Соловьева. И не заэто ли самое полюбила создателя картин дочь бургомистра Катрин?..

— Жаль, что ваш обожаемый художник не был испанцем,Херри!..

— Почему? — Херри показал тактичный нос из-заперегородки.

— Святая испанская инквизиция уничтожила бы все этобогохульство в зародыше. И не было бы никаких проблем.

И старичок Гольтман был бы жив, добавила я про себя. И фартовыйвор Быкадоров соблазнил бы не одну женщину. И Леха Титов до сих пор управлял бысвоей нефтяной империей…

— Вы сердитесь на картину, Катрин?

— Я сержусь на себя.

— Я понимаю вас…

— Давайте закроем тему.

— Хорошо, — он был удивительно покладист. Он добилсясвоего. Я увидела картину и не смогла не проникнуться ей. Он сам сталсвидетелем этого.

Нет, невозможно оказаться побежденной — ни Лукасом Устрицей,ни Херри-боем. Я вскочила с койки и нервно заходила по комнате, подавляяжелание стянуть с каминной полки делфтский фаянс и грохнуть его об пол.

— Давайте не будем закрывать тему, Херри! —крикнула я, и он с готовностью материализовался в комнате, уселся вединственное кресло и уставился на меня.

— Слушаю вас, Катрин.

— Это дьявольщина. Дьявольщина чистой воды. И выслужите этой дьявольщине. Вы сатанист, Херри! Вы говорите, он создавал этоттриптих для алтаря?

— Для алтаря церкви Святой Агаты, если веритьпозднейшим записям. К сожалению, сама церковь не сохранилась.

— Она бы не сохранилась в любом случае. Как можетсохраниться церковь, имея в своем алтаре послание дьявола?

— Почему же — дьявола?

— Потому что богом там и не пахнет. Никакого намека,никакой надежды. Все позволено. Все, вы слышите — все! — оправдывает грех!Вы законсервировали на своем острове оправдание греха! Даже самого страшного.Даже смертного.

— А разве это плохо? — Херри, ухвативший тонкимипальцами подбородок, улыбнулся мне.

Я наткнулась на эту улыбку, как на неожиданное препятствие втемноте. И едва удержалась на ногах.

— Как к вам попали “Всадники”, Катрин? —неожиданно спросил Херри.

Я ожидала чего угодно, только не этого вопроса. Я оказаласьк нему неготовой. Глаза Херри раздевали меня, вещь за вещью: они аккуратнорасшнуровывали ботинки, стягивали джинсы и рубашку. Потом настал черед кожныхпокровов, мышечных тканей и моментально опустевшей сердечной сумки. Он хотелдобраться до сути. До знания, которым обладали только я, Лавруха и Жека.

— Но вы же в курсе, Херри, — пролепетала я. —Вы прекрасно знакомы с Лаврентием. Эта картина досталась ему совершеннослучайно…

— Да. Я в курсе. Но как они попали к вам на самом деле?

Неужели чертов дурак Лавруха проболтался голландцу по пьянойлавочке? В последние дни перед отъездом они стали подозрительно близки, парни —не разлей вода… С Лаврухи станется, пиво “Балтика” заставляет его неадекватнореагировать на окружающих. Черт, “Балтика”! Две бутылки, привет от СевернойПальмиры — Северной Венеции, до сих пор болтаются у меня в рюкзаке. Нужносунуть их Херри, не рассказывать же о том, что я просто банально стибрила доскуу мертвеца, в самом деле!..

— У меня для вас подарок, Херри. От владельца картины.Первого, — с нажимом сказала я.

— От кого?

— От Лаврентия.

— Не думаю, чтобы он был первым хозяином. Давайте вашподарок.

Я вынула пиво, завернутое в футболки, из рюкзака и протянулаих Херри.

— Отлично, — сказал он. — Выпьем сегодня заужином. Хотя мне не очень нравится русское пиво…

Перспектива остаться здесь еще на одну ночь совсем мне неулыбалась, я хотела покинуть этот дурацкий остров с его провокационной картинойеще до темноты. Но Херри, вместо того, чтобы отвезти меня на побережье,предлагает поужинать.

— Я вовсе не рассчитывала, — осторожно сказалая. — Я ведь посмотрела картину… Судя по всему, “Всадники” действительноявляются левой створкой… Я убедилась в этом. Картина сейчас находится у меня, вПитере… Я уже сказала вам… Я готова предложить свои услуги в передаче доскиголландской стороне. Вам, Херри…

— Ну что ж, я рад. Я давно этого хотел…

Интересно, насколько давно и как сильно ты хотел этого?Комната Херри — компьютер, камин, манускрипты и фотографии — плыла у меня передглазами. А сам Херри-бой из вежливого ученого стремительно превращался воврага, диктующего свои правила. Я была почти уверена, что он знает о том, какнам досталась картина. Знает и хочет воспользоваться этим.

— Я бы хотела уехать, Херри.

— Когда?

— Сегодня. Я вернусь в Россию и сразу же займусь всемиорганизационными вопросами. Вы же хотите, чтобы она побыстрее оказалась здесь?

— Один день ничего не решает. Я еще не все вампоказал, — он явно издевался надо мной.

— Того, что я увидела, — достаточно. Я потрясена.И считаю, что Лукар Устрица действительно великий художник… — выпалила я.

Мне больше не хотелось оставаться здесь: двусмысленнаяулыбка Херри все еще плыла надо мной, а его слова о том, что оправдание любогогреха — самое милое, самое богоугодное дело, все еще стояли у меня в ушах.Интересно, что он имел в виду?

— Вы ведь отвезете меня на берег, Херри? —спросила я.

— К сожалению, — он снова улыбнулся и развелруками.

— Что — “к сожалению”?

— Я не хотел вас расстраивать… Я думал, вы останетесьздесь на несколько дней, пока не вернется техник… Он разбирается в механизмах.