Но никуда не шла. Назавтра все повторялось:

– У, суки-провокаторы! Радио совейское слушают! Всё-ё куда следоват сообщу! Страх потеряли! Жильцов к себе пускают…

– Это она про тебя, – Люба прислушивалась к затихающим крикам.

– Может, все-таки сходить? В управу. Пройти регистрацию. Паспорт, копия…

– Копия? – она переспрашивала рассеянно, как всегда, когда не успевала переключиться с одного дела на другое.

– Мне кажется, ты ее просто боишься. Думал, начнет отпираться, доказывать.

– Внук у ней в СС. Срочную служит. Меня-то не посмеет. А Ральку точно уделает… И раньше не дай бог. А теперь, думаю, чистый зверь…

«У одной в СС, у другой в Красной армии… – он вспомнил профессора Пейна. Англичанин ошибался: не только люди, живущие по разные стороны Хребта, – маленькие зеркала. Отражения друг друга. Выходит, по одну сторону тоже…» Он пожалел, что не расспросил Веркиного мужа, когда тот разбирался с соседями – шепотом, на ухо. Но ведь сработало. – «Знать бы, чего он там наплел…» Инерция доброго дела, пусть не дела, а намерения, когда собирался помочь матери погибшего комиссара, побуждала к действию.

На его вежливое «здравствуйте» соседка буркнула неразборчиво.

– Жилец – это я. Позвольте представиться. Алексей Руско, из Советского Союза. Может, вы еще не слышали. Готовится межгосударственный указ, – боясь рассмеяться и все испортить, он потер переносицу: – Нарушителей норм общежития (чуть не ляпнул: социалистического) будут высылать. На перевоспитание. Наших – к вам. Ваших – в Сибирь.

– Об-ше-жития? – она повторила за ним.

– Которые на лестницах буянят, соседей нижних заливают. Меня с проверкой прислали, в командировку. С советской стороны…

– Так я-то… чо… я ж… сыночек, родимый, да как же… – она залопотала испуганно.

Войдя в роль Веркиного комсомольца, он строго перебил.

– Т а м объяснять будете. В Советском Союзе. Нашим компетентным органам. И про сыночка. И про внучка вашего. Он ведь, кажется, служит? – достал из портфеля блокнот. – В войсках СС.

Уходя, он оглянулся, убеждаясь в том, что история, во всяком случае российская, знает сослагательное наклонение, а главное, отлично его помнит, – то, что стояло в ее глазах, доказывало эту нехитрую мысль.

В разговоре с сестрой он не стал вдаваться в подробности:

– Поговорил. Обещала починить.

– Чо, так и сказала?! – Люба не верила своему счастью.

Но на другой день больше не лило. Сестра, видно на радостях, затеяла печь пирог.

Он смотрел на ее локти, присыпанные белым: точь-в-точь как у мамы, когда раскатывает тесто.

– Жизнь собачья, и не заметишь, как озвереешь… Бьешься, бьешься. И этот, папаша Ралькин. Молодая была, дура, за черного выскочила, думала, поживу по-человечески. А вон как обернулось. С синего хыть алименты бы шли…

– Значит, – он почувствовал укол зависти, – у Ральки черный пасс. А я думал…

– Не, – она обтерла лоб мучной рукой, остался белый след. – Пасс в восемнадцать. Хожу вот, добиваюсь. У самой-то синий…

– А я слышал, если муж черный, на жену это тоже распространяется…

– Грю же – дура. Некогда было. То одно, то другое. Вот и дождалась. Этот-то, муж объелся груш, сбежал… Короче, смешанный брак. Если в разводе, почти всегда отказывают, – она вздохнула. – По матери определяется.

«Как у евреев». Тетя Гися говорила: в Израиле национальность определяют по матери.

– Комиссию прислать обещали. В августе. Проверка жилищных условий, то-се, жратва, шмотки. Ремонт особенно учитывают… Ну ничо. До августа успею, – она задумалась. – Я-то ладно, и так бы прожила. Для сына. Пусть хоть он по-человечески… Как думашь, выгорит?

«Если бы они знали, – он думал не о ней, а о своих соотечественниках, – какую цену захребетники платят за свою богатую жизнь…»

– А хочешь, я тебе погадаю? – не дожидаясь ее согласия, сбегал за карточками. Разложил на кухонном столе. – Выбирай.

– А чо это? Ох, не знаю, как-то… Ну… – она смотрела робко, словно и верила, и не верила ему на слово. – Не, не эту, вон ту, – указала мучным пальцем. – Ой, руки-то!

Пока она смывала муку, он заглянул: № 23, «Бо». Разрушение – плохая карточка, слава богу, успел подсунуть другую: № 40. «Цзе». Разрешение.

Ключевые слова: освобождение, стойкость, счастье. Если и сжульничал, всего-то на одну букву.

– Ну? Чо там? Гут? – она заглядывала, будто готовилась принять из его рук свою судьбу.

– Лучше не бывает, – снова он чувствовал теплоту под сердцем, когда одно твое слово, сказанное к месту и вовремя, способно осчастливить другого человека.

– Вот спасибо тебе, братик! Считай, должница твоя.

– Я… тут, у вас… – приняв ее слова за намек, он почувствовал, что неудержимо краснеет: – Живу, питаюсь… У меня есть… немного… Но если надо, я готов, марок триста…

– Да ты чо! Даже не думай, – она замахала руками. – Ты мне – и это, как его, раз…решение, и бабку верхнюю. Не возьму, хыть жги меня, хыть режь. Ну иди, отдыхай. Скоро пирог будем кушать, яблошный…

«Хоть жги ее, хоть режь… – направляясь в комнату, он думал ворчливо. – Сама намекает, а сама… Тоже мне, благодетельница, не нужны мне ее деньги, слава богу, не нищий… Подумаешь, пирог! Пусть сама ест. С Ралькой со своим».

В первый день, пытаясь наладить общение с Ральфом, спросил: ты хотел бы полететь в космос? – в ответ услышал: и чо я там забыл?

«У нас каждый мальчишка… А у этих! Тоже мне, мечта – черный пасс. – Косясь на племянника (по обыкновению, тот завалился на диван, лежал в своих наушниках), он думал: – Разве это жизнь? Ни тебе великих свершений, ни новых идей… Здоровый парень, откормленный, пахать на таком. Ишь, лежит – куль с рисом. Мать для него старается, работает как проклятая. Ремонт затеяла… Хотя зря я ее оправдываю. Тунеядца вырастила. Морального урода».

– Вражьи голоса слушаешь?

– Ага, – Ралька подтвердил легкомысленно.

– Би-би-си или Голос Америки?

– На кой они мне, – племянник скривился. – Ваш Маяк.

«Издевается, что ли?»

– Шлягеры у вас клёвые, – Ралька поерзал, будто настраиваясь на любимую советскую волну. – «Дремлет усну-уший северный город, серое небо над головой… Чо тебе снится кресерарура…»

Он и не предполагал, что у племянника окажется такой сильный голос. Только вот слова… Каша во рту.

– «…В час когда утро стаёт наревой…» Круто! Тока не разобрать, город-то какой?

– Ленинград. – «Разыгрывает, точно разыгрывает…» – Там же крейсер Аврора. В час, когда утро встает над Невой, – но петь постеснялся.

– Мутерше тоже нравится. Как в кирхе, грит. Ну, типа ангелы. Не, дед другую любит. Про солдат. Там птицы еще такие…