* * *

Невский впечатлял. Даже сейчас. Больше, чем Петропавловская крепость. Петропавловку Штык обошел стороной как можно быстрее. По Троицкому мосту он и вовсе устроил спринт, ловко обегая редкие, но внушительные сквозные дыры, сквозь которые можно было разглядеть водную гладь. Бежал, опасаясь в любой момент услышать выстрел петропавловской пушки.

По рассказам диггеров, пушка, как и в прежние времена, стреляла каждый час. Вот только если раньше выстрел пушки обозначал точное время, то сейчас он означал, что пробил чей-то смертный час. Ясен пень, чей. В метро выстрелы пушки не слышны. Только диггеры и могли ее услышать. Главное впечатление, которое осталось от Петропавловки – высокий, острый шпиль, подпирающий низкое, тяжелое питерское небо.

На одном дыхании Николай преодолел набережную Лебяжьей канавки и Садовую улицу. Несмотря на быстрый темп передвижения, он не забывал об осторожности. Тем более, что город в этот полуденный час кишел тварями. Дождя не было уже вторые сутки, а солнце набирало силу с каждым часом. Вот живность и вылезала погреться.

Тепловизор на трофейной винтовке сослужил добрую службу. Примечая тварей заранее, Штык обходил их стороной. Вскоре такой темп его изрядно вымотал. На пересечении Садовой и Невского он позволил себе расслабиться и теперь брел прогулочным шагом.

Невский впечатлял. Поблекшие, но все еще достаточно притягательные для глаза вывески, изящные фасады, обилие уцелевших, хоть и пыльных, стекол в окнах. Бесчисленное множество магазинов, кафе и черт знает чего еще, расположенное по обеим сторонам широченного проспекта, привлекало внимание.

От этого радующего глаз изобилия Николай слегка растерялся. Хотелось зайти в каждое здание, понять, чем оно раньше жило, чем приманивало людей, какую лепту вносило в этот непрекращающийся поток жизни под названием Невский проспект.

О том, что жизнь здесь так и кипела, догадаться было нетрудно. Проезжая часть Невского была забита мертвым транспортом. Автомобилями, аккуратно оставленными у обочины или брошенными прямо на проезжей части.

Диггер остановился. Дорогу перегородил небольшой автобус, чем-то напоминающий буханку хлеба, как ее описывали те, кто успел пожить до Катастрофы – вытянутый и квадратный. Автобус заехал на тротуар, протаранив стеклянную витрину магазинчика.

Николай хотел обойти препятствие, но тут его взгляд привлекла вывеска на стене. Красными буквами на черном фоне было написано Sex-Shop и нарисована стрелка, указывающая на ближайшую арку.

Иностранного языка Штык, конечно, не знал. Однако первое слово было знакомо по нескольким страничкам из похабных журналов, которые он выменял у цыган. Странички с изображениями обнаженных девиц он заботливо хранил под матрасом, периодически извлекая под настроение.

Идти во двор было глупо, но заветное слово манило к себе, словно тарелка бесплатной и наваристой похлебки. Внизу живота потянуло, а сердце забилось чаще.

Николай внимательно оглядел проспект, безжизненный и мертвый. Движения не наблюдалось. Что ж, можно рискнуть сунуться во двор. Диггер прошел под арку, припал к стене, замер. Немного подождав, выглянул. Преследователей не было видно. На всякий случай он рассмотрел проспект через прицел-тепловизор. Успокоившись, исчез в подворотне.

Не прошло и десяти минут, как он вышел обратно. О своей маленькой экскурсии по подворотням диггер уже успел пожалеть. В магазинчике были только ряды полок, уставленные слепками мужских причиндалов. Штык вновь замер под аркой и крепко задумался.

Сейчас Невский проспект казался ему брюхом располневшего, разленившегося, обрюзгшего и зажравшегося толстяка, излишком на теле города, без которого можно было бы обойтись. Создавалось впечатление, что люди здесь только тем и занимались, что удовлетворяли свои низменные потребности. Ели, пили и покупали все, что захотят. На что только хватало средств.

Николаю вспомнился их учитель с Выборгской, отец Георгий, до Катастрофы служивший в храме. Человек хороший, но со своими тараканами в голове. Хотя кто из переживших Катастрофу без них? В конце концов, тараканы в голове отца Георгия взяли верх над разумом, и вместо уроков словесности и математики он стал рассказывать детям про Катастрофу.

Если верить ему, Катастрофа обрушилась на город, когда количество людских грехов в нем перешагнуло все возможные пределы. Отец Георгий очень красочно описывал грехи города и его злачные места. Он умел красиво говорить, да и в священнослужители, как сейчас понимал диггер, подался не сразу, а после того, как жизнь его изрядно помотала.

Маленький Коля еще тогда усвоил, что у города, как и у человека, есть своя изнанка. Иная сторона – та, которую стыдно показывать. Не только нарядный и до блеска начищенный фасад, но и черный ход. Потом взрослые, конечно, спохватились и оградили детей от отца Георгия, но Николай многое запомнил.

Один из уроков отца Георгия отпечатался на всю жизнь не только в душе Штыка, но и на лице. Белесым рубцом над правым глазом. В тот день батюшка выпил больше обычного и пустил в ход свое самое страшное оружие – настоящую учительскую указку, выменянную у диггеров.

Диггер вышел из подворотни, максимально сосредоточившись на дороге. Невский отвлекал, звал, манил. Казалось, проспект готов был ожить в любой момент, стоит лишь поддаться его зову. Проспект умолял не спешить, задержаться хоть на минуту, полюбоваться достопримечательностями. Штык упорно шел вперед, не поддаваясь, не озираясь по сторонам.

Вдалеке сверкнуло – будто бы зажгли прожектор наподобие тех, которые на зажиточных станциях ставят на блокпосты на пару с пулеметом. Это сравнение, пришедшее в голову, как раз и заставило насторожиться. Вспомнилось, как Дед на балконе учил стрелять из «Лося» и велел не сверкать оптикой.

Штык спрятался за ближайший автомобиль. Осторожно выглянул. Уперев винтовку в капот автомобиля, припал к прицелу, повел стволом, припоминая место, где увидел яркий отблеск. В следующую секунду раздался оглушительный выстрел. Николай дернулся всем телом и мешком упал на асфальт. Прислушался к ощущениям. Вроде жив.

Стреляли явно не в него. Дальше по проспекту находился вход в метро, вот только не на заветную «Адмиралтейскую», а на «Невский проспект». Прямо перед ним на противоположной стороне улицы раскинула колоннаду махина Казанского собора.

На фото в путеводителе Шаха, Казанский собор выглядел внушительно и величаво: два огромных, чуть загнутых крыла, частый ряд высоких колонн, гигантский, тяжелый купол, придавивший собор к земле позолоченной шапкой. Сейчас же зрелище было не столь впечатляющее.

Купола не было видно. Каменная шея-башня, на которой он держался, тонула в тучах. Большинство колонн обрушились, усеяв пространство вокруг собора крупной гранитной крошкой. Плоская крыша одного из крыльев, лишившись подпорок, сильно накренилась. Крыша второго крыла вспучилась волнами.

На ней-то и притаился невидимый стрелок, которого Штык не заметил бы, если бы не солнечный луч. Снайпер выдавал себя яркими отблесками, отбрасываемыми оптическим прицелом.