Дверь открыла Жена Джадда, Сонамит. Выглядела она совсем неважно: похудела, осунулась, запали глаза. По меркам Жен Джадда, протянула она сравнительно долго; хотя бы произвела на свет ребенка, пусть и Нечадо. Однако ее время, похоже, истекает. Любопытно, что Джадд кладет ей в суп.

– Ой, Тетка Лидия, – сказала она. – Прошу вас, заходите. Командор вас ожидает.

Почему она сама открыла дверь? Открывать двери – Марфина работа. Видимо, ей что-то от меня надо. Я понизила голос.

– Сонамит, моя дорогая, – улыбнулась я. – Ты больна?

Прежде она была такой кипучей девочкой, хотя и нахальной надоедой, а превратилась в какое-то бледное виденье.

– Мне не положено так говорить, – прошептала она. – Командор уверяет, что это все ерунда. Что я нарочно выдумываю жалобы. Но я точно знаю, что нездорова.

– Можем проверить тебя в нашей клинике в Ардуа-холле, – сказала я. – Взять кое-какие анализы.

– Мне понадобится его разрешение, – сказала она. – Он меня не отпустит.

– Разрешение я получу, – пообещала я. – Спокойно.

За чем последовали слезы и изъявления благодарности. В иную эпоху она бы бросилась на колени и поцеловала мне руку.

Джадд ждал меня в кабинете. Я там уже бывала – порой при нем, порой в его отсутствие. Информационно насыщенное пространство. Зря он таскает работу домой и так беспечно повсюду ее разбрасывает.

На правой стене – с порога не видно, ибо не годится шокировать домашних женского пола, – висит полотно девятнадцатого века: едва-едва созревшая девушка в чем мать родила. Девушке приделали стрекозиные крылья, превратив ее таким образом в фею: в те времена всем было известно, что феи облачаться не склонны. Девушка порочно, проказливо улыбается, паря над грибом. Вот что любит Джадд – молодых девиц, коих можно почитать не вполне за людей, и вдобавок испорченных в глубине души. Это извиняет его обращение с ними.

Вдоль стен сплошь книги, как во всех командорских кабинетах. Они любят собирать, и любоваться приобретениями, и хвастаться, что еще им удалось стибрить. У Джадда приличная коллекция биографий и исторических трудов – Наполеон, Сталин, Чаушеску, всевозможные прочие вожди и людские контролеры. У него есть несколько крайне ценных изданий, от которых не отказалась бы и я: «Ад» с иллюстрациями Доре, «Алиса в Стране чудес» с иллюстрациями Дали, «Лисистрата» с иллюстрациями Пикассо[68]. У него также есть книга иного сорта, не столь почтенного – винтажная порнография, о чем я знаю, поскольку ее пролистала. Этот жанр утомителен в оптовых количествах. Репертуар издевательств над человеческим телом ограничен.

– А, Тетка Лидия, – сказал Командор Джадд, приподнявшись из кресла эхом того, что некогда полагалось джентльменским поведением. – Садитесь, прошу вас, и поведайте, что привело вас сюда так поздно.

И просиял улыбкой, ничуть не изменившей взгляда, встревоженного и кремнистого.

– У нас ЧП, – сообщила я, заняв кресло напротив.

Улыбка испарилась.

– Не критичное, я надеюсь.

– Починке поддается. Тетка Видала подозревает так называемую Агату в том, что ее заслал «Мой день» – вынюхивать и выставлять нас в дурном свете. Желает допросить девочку. Тогда на любом продуктивном применении Младеницы Николь можно будет ставить крест.

– Согласен, – сказал он. – После этого показать ее по телевизору мы не сможем. Что я могу для вас сделать?

– Для нас с вами, – сказала я. Всегда полезно напоминать ему, что на борту нашего каперского суденышка мы с ним болтаемся вдвоем. – Приказ Очей о защите девочки от любых притязаний, пока мы не удостоверимся, что ее можно предъявить миру как убедительную Младеницу Николь. Тетка Видала о подлинном имени Агаты не осведомлена, – прибавила я. – И ставить ее в известность не следует. Она уже не вполне надежна.

– Вы не могли бы пояснить? – сказал он.

– Пока вам придется поверить мне на слово, – ответила я. – И еще кое-что. Вашу Жену Сонамит надо послать в клинику «Настои и Устои» в Ардуа-холл на лечение.

Повисла долгая пауза – мы глядели друг другу в глаза через стол.

– Вы просто мысли мои читаете, – промолвил Командор Джадд. – Ей и в самом деле предпочтительнее находиться под вашей опекой, а не моей. На случай если произойдет… на случай, если у нее обнаружится смертельное заболевание.

Здесь я хочу тебе напомнить, читатель, что разводов в Галааде не бывает.

– Мудрое решение, – сказала я. – Вы должны оставаться вне подозрений.

– Полагаюсь на вас. Я в ваших руках, дорогая Тетка Лидия, – сказал он, поднимаясь из-за стола.

Как это верно, подумала я. И как легко рука сжимается в кулак.

Читатель мой, я балансирую на лезвии бритвы. Выбор двояк: можно и дальше внедрять мой опасный, отчаянный даже план попытаться переправить мой пакет взрывчатки с юной Николь и, если мне удастся, первой пихнуть и Джадда, и Галаад с обрыва в бездну. Если мне не удастся, меня, естественно, заклеймят как изменницу родине и я буду жить в позоре – точнее говоря, в позоре умру.

Или же можно выбрать более надежный путь. Можно отдать Младеницу Николь Командору Джадду – на миг она ослепительно воссияет, а затем ее погасят, точно свечку, за неповиновение, поскольку шансы, что она кротко смирится со своим здешним положением, равняются нулю. Тогда я пожну награду в Галааде – и награда эта, вероятно, окажется огромна. Тетка Видала будет аннулирована; можно даже сдать ее в психиатрическую лечебницу. Я получу безграничный контроль над Ардуа-холлом и обеспечу себе почетную старость.

Придется забросить идею отомстить Джадду, ибо мы с ним срастемся навеки. Жена Джадда Сонамит падет в этих боях случайной жертвой. Агату я подселила в квартиру к Тетке Иммортель и Тетке Виктории, а значит, когда ликвидируют Агату, их судьбы тоже повиснут на волоске: в Галааде, как и повсюду, не пренебрегают виной по ассоциации.

Способна ли я на такое двуличие? Могу ли так абсолютно предать? Со своими запасами кордита прорыв тоннель так глубоко под фундамент Галаада, дрогну ли я? Поскольку я человек, это вполне возможно.

В таком случае я уничтожу эти страницы, что так усердно кропала; а с ними я уничтожу и тебя, мой будущий читатель. Одна вспышка спички – и тебя нет: стерт, будто тебя и не было никогда, будто тебя никогда и не будет. Я откажу тебе в бытии. Сколь богоподобное чувство! Пусть и уподобляет богу разрушения.

Я колеблюсь, я колеблюсь.