В Школе Видалы мы учились вышивать и рисовать, и Бекка сказала, что письмо – почти то же самое: каждая буква – как картинка или ряд стежков, плюс каждая буква – как музыкальная нота; надо просто научиться рисовать буквы, а потом соединять их друг с другом, как жемчужины на нитке.

У нее самой был чудесный почерк. Она мне показывала, час-то и терпеливо, а потом, когда я с грехом пополам научилась писать, она мне выбрала несколько библейских изречений.

А теперь пребывают сии три: Вера, Надежда, Любовь; но Любовь из них больше[63].

Крепка, как смерть, любовь[64].

Птица небесная может перенести слово твое, и крылатая – пересказать речь твою[65].

Я их переписывала снова и снова. Если сравнивать разные версии одной фразы, видно, какие я сделала успехи, объясняла Бекка.

Я переписывала и гадала о смысле этих слов. Что, правда Любовь больше Веры и есть ли во мне то и другое? Правда ли, что она крепка, как смерть? Чью речь перескажет крылатая птица?

Умение читать и писать не приносило ответов на все вопросы. Оно рождало новые вопросы, а потом еще.

Помимо обучения в эти первые месяцы я умудрялась старательно выполнять и другие назначенные мне задачи. Кое-что было не в тягость: мне нравилось дорисовывать юбки, и рукава, и платки девочкам в книжках про Дика и Джейн, и я была не прочь работать на кухне – резать репу и лук для кухарок и мыть посуду. В Ардуа-холле все должны были вносить свой вклад в общее благо, а физический труд не считался зазорным. Наоборот, считалось, что ни одной Тетке не следует его чураться, хотя на поверку пыхтели в основном Послушницы. Ну а почему нет? Мы ведь были моложе.

Но вот мытье туалетов радости не приносило, особенно когда приходилось оттирать их заново, хотя они и с первого раза получились совершенно чистые, а потом еще и в третий раз. Бекка предупреждала, что Тетки будут требовать этого многократно – дело не в состоянии туалетов, объясняла она. Это проверка на послушание.

– Но заставлять нас трижды мыть туалеты – это неразумно, – сказала я. – Это пустая трата ценного национального ресурса.

– Чистящее средство – не ценный национальный ресурс, – возразила она. – Это же не беременные женщины. А неразумно – это да, отсюда и проверка. Они хотят посмотреть, готова ли ты, не ропща, подчиниться неразумному приказу.

Чтобы дополнительно эту проверку усложнить, надзирать за нами ставили самых молодых Теток. Когда дурацкие приказы отдает почти твоя сверстница, это бесит гораздо сильнее, чем когда командует старуха.

– Ненавижу! – сказала я после четвертой недели беспробудного мытья туалетов. – Истинно ненавижу Тетку Эбби! Она такая злобная, и надутая, и…

– Это проверка, – напомнила мне Бекка. – Вот как Господь испытывал Иова.

– Тетка Эбби – не Господь. Это ей просто мерещится.

– От недоброжелательсности нам лучше бы воздерживаться, – сказала Бекка. – Помолись, чтобы ненависть ушла. Представь, что она утекает через нос, как дыхание.

У Бекки было много таких вот методов самоконтроля. Я их тоже пробовала. Иногда помогало.

Через полгода, когда я сдала экзамен и стала настоящей Послушницей, меня допустили в Библиотеку Хильдегарды. Трудно описать это чувство. Когда я впервые переступила ее порог, мне как будто вручили золотой ключ – ключ, что одну за другой отопрет тайные двери и явит мне сокровища.

Поначалу меня допускали только в Общий Зал, но со временем выдали пропуск и в Читальный. Там у меня был свой стол. Помимо прочего мне поручили копировать начисто речи – или, может, точнее назвать их проповедями, – которые Тетка Лидия произносила по случаю знаменательных событий. Она эти речи использовала не по одному разу, но всякий раз меняла, и надо было вправлять ее рукописные пометки в нормальную разборчивую машинопись. К тому времени я научилась печатать на машинке, хоть и медленно.

Когда я сидела за столом, порой мимо меня по Читальному Залу проходила Тетка Лидия по пути в свой особый кабинет, где она, по слухам, проводила важные исследования на благо всего Галаада: таково было дело всей ее жизни, говорили старшие Тетки. Бесценный Генеалогический Архив Родословных, столь кропотливо пополняемый старшими Тетками, и Библии, и теологические рассуждения, и опасные образчики мировой литературы – все таилось за этой запертой дверью. Нам дозволят туда войти, лишь когда разум наш достаточно укрепится.

Шли месяцы и годы, мы с Беккой стали близкими подругами и поведали друг другу о себе и о своих семьях много такого, чего никогда никому не рассказывали. Я призналась, как страшно ненавижу свою мачеху Полу, хотя и стараюсь эту ненависть побороть. Я описала Бекке трагическую смерть нашей Служанки Кристал и как я ее оплакивала. Бекка рассказала мне про доктора Гроува и что он сделал, а я рассказала ей свою историю про доктора Гроува, и она за меня ужасно распереживалась. Мы говорили о наших настоящих матерях и о том, как хотим узнать, кто они были. Пожалуй, нам не стоило так распахивать души, но это очень нас ободряло.

– Жалко, что у меня нет сестры, – как-то раз сказала мне Бекка. – Иначе моей сестрой была бы ты.

50

Я живописую мирную жизнь, и на взгляд со стороны такой она и была; однако внутри бушевали бури и сумятицы, которые, как я успела выяснить с тех пор, весьма обыкновенны среди тех, кто хочет посвятить себя высокой цели. Первая моя внутренняя буря случилась, когда после четырех лет чтения более элементарных текстов меня наконец-то допустили к полному тексту Библии. Наши Библии хранились под замком, как и везде в Галааде: Библию можно было доверить лишь тем, чей разум крепок, а нрав стоек, что сразу исключало всех женщин, помимо Теток.

Бекка приступила к изучению Библии раньше меня – она опережала меня и по старшинству, и по уровню знаний, – но тем, кому уже открылись библейские тайны, не дозволялось ни с кем делиться священным опытом чтения, поэтому ее открытий мы не обсуждали.

Настал день, когда в Читальный Зал должны были принести выделенную мне запертую деревянную шкатулку с Библией – мне предстояло раскрыть наконец эту наизапретнейшую из книг. Мне страшно не терпелось, но утром Бекка сказала:

– Я должна тебя предостеречь.

– Предостеречь? – переспросила я. – Это же святая книга.

– Там не то, что они говорят.

– То есть?

– Я не хочу, чтоб ты разочаровалась. – Она помолчала. – Наверняка Тетка Эсте хотела как лучше. – А потом Бекка прибавила: – Книга Судей, главы с девятнадцатой по двадцать первую.

Больше она ничего говорить не желала. Но когда я пришла в Читальный Зал и открыла шкатулку, а затем и Библию, первым делом я обратилась к этим главам. Там была история про Наложницу, Разрезанную на Двенадцать Частей, – та самая, которую давным-давно, еще в школе, нам рассказывала Тетка Видала; та самая, которая так расстроила Бекку в детстве.