Как-то утром я нашла на столе папку из Архива. К обложке скрепкой прицепили записочку от руки: «Родословная Агнес Емимы». Я открыла эту папку, затаив дыхание. Внутри была Родословная Командора Кайла. Там нашлась Пола и их сын Марк. Я не была ветвью их семьи, поэтому сестрой Марка не значилась. Но через родословную Командора Кайла я узнала подлинное имя бедной Кристал – Кайловой, умершей родами, – поскольку Марк был ветвью и ее Родословной. Интересно, раздумывала я, расскажут ли ему о ней. Только под дулом пистолета, по моим догадкам.

В конце концов я отыскала и свою Родословную. Не там, где ей полагалось быть, – не в папке Командора Кайла, в документах за период его первого брака с Тавифой. Моя Родословная обнаружилась в конце, в отдельной папке.

Фотография моей матери. Двойная, как на плакатах «Разыскивается» с бежавшими Служанками: анфас, профиль. Светлые волосы забраны назад; молодая. Она смотрела мне прямо в глаза – что она пыталась мне сказать? Она не улыбалась, но с чего ей улыбаться? Фотографировали ее, должно быть, Тетки или Очи.

Имя под фотографией густо замазали синей тушью. Но была новая подпись: Мать Агнес Емимы, ныне Тетки Виктории. Бежала в Канаду. В настоящее время работает на разведку террористической организации «Мой день». Две попытки ликвидации (провалы). Нынешнее местонахождение неизвестно.

Ниже значилось: «Биологический отец», но его имя тоже вымарали. Фотографии не было. Подпись гласила: В настоящее время в Канаде. Считается оперативным сотрудником «Моего дня». Местонахождение неизвестно.

Я похожа на свою мать? Мысль была приятная.

Я помню ее? Я старалась. Я знала, что помнить должна, но прошлое заволокла кромешная темень.

Жестокая это штука, память. Мы не помним, что́ забыли. Что нас заставили забыть. Что пришлось забыть, дабы жизнь наша здесь была хоть отчасти сносна.

«Прости, – шепнула я. – Я не могу тебя вернуть. Пока что».

Я ладонью накрыла фотографию матери. Теплая? Хотелось, чтоб она была теплая. Хотелось думать, что этот портрет – нелестный, но какая разница? – излучает любовь и тепло. Хотелось думать, что рука моя впитывает из него поток любви. Ребяческое понарошечное желание, сама знаю. Но все равно утешало.

Я перевернула страницу – в папке был еще один документ. Моя мать родила второго ребенка. Этого ребенка в младенчестве контрабандой перевезли в Канаду. Звали ребенка Николь. Была фотография.

Младеницы Николь.

Младеницы Николь, о которой мы в Ардуа-холле молились на любом торжественном мероприятии. Младеницы Николь, чье солнечное херувимское личико – символ несправедливости, что чинят над Галаадом на международной арене, – так часто мелькало по галаадскому телевидению. Младеница Николь, почти святая, почти мученица и безусловно икона, – вот эта самая Младеница Николь оказалась моей сестрой.

Ниже последнего абзаца дрожащим почерком, синей тушью была выведена еще одна строка: «Совершенно секретно. Младеница Николь находится в Галааде».

Не может такого быть.

Благодарность затопила меня – у меня есть младшая сестра! Но вдобавок я перепугалась: если Младеница Николь в Галааде, почему об этом не сказали всем? Галаад ликовал бы в едином порыве, случилось бы великое торжество. Почему об этом сказали мне? Я словно попала в силки, меня опутывали незримые сети. Моя сестра в опасности? Кто еще знает, что она здесь, – и что с ней сделают?

К тому времени я уже понимала, что досье мне, видимо, подкидывает Тетка Лидия. Но зачем? И чего она ждет от меня? Моя мать жива, но ей вынесен смертный приговор. Она считается преступницей – хуже того, террористкой. Много ли я от нее унаследовала? Я тоже замарана? В этом суть? Галаад покушался на жизнь моей матери-отступницы, но потерпел неудачу. Радоваться мне или жалеть? Кому я обязана верностью?

Тут я вдруг совершила очень опасный поступок. Убедившись, что никто не смотрит, я вытащила из папки Родословной две страницы с наклеенными фотографиями, в несколько раз сложила и спрятала в рукав. Как-то не смогла с ними расстаться. Дурацкое своеволие, но не единственный мой дурацкий и своевольный поступок.

Протокол свидетельских показаний 369Б

57

Была среда, день скорби и тревоги. После традиционно тошнотного завтрака меня срочно вызвали в кабинет Тетки Лидии.

– Это что значит? – спросила я Тетку Викторию.

– Никто никогда не знает, что у Тетки Лидии на уме, – ответила та.

– Я сделала что-то плохое?

Выбирай на вкус, как говорится.

– Необязательно, – сказала Тетка Виктория. – Может, ты сделала что-то хорошее.

Тетка Лидия ждала меня в кабинете. Дверь была приоткрыта, и мне велели войти, не успела я постучаться.

– Закрой дверь и садись, – сказала Тетка Лидия.

Я села. Она смотрела на меня. Я смотрела на нее. Странное дело: я знала, что она тут такая могущественная и злая пчелиная матка Ардуа-холла, но в ту минуту она меня как-то не пугала. У нее на подбородке была большая родинка; я старалась туда не пялиться. Интересно, почему Тетка Лидия ее не удалила.

– Как тебе у нас нравится, Агата? – спросила она. – Привыкаешь?

Надо было ответить «да» или «нормально», ну хоть что-нибудь, как учили. Но я ляпнула:

– Да не особо.

Она улыбнулась, оскалив желтоватые зубы.

– Многие поначалу жалеют, – сказала она. – Хочешь вернуться?

– Это типа каким образом? – спросила я. – Летучие Обезьяны отнесут?[70]

– Я бы тебе рекомендовала воздержаться от столь легкомысленных замечаний на публике. Последствия могут оказаться неприятными. Ничего не хочешь мне показать?

Я растерялась.

– Например? Нет, я не принесла…

– Скажем, у тебя на руке. Под рукавом.

– А, – сказала я. – На руке.

Я закатала рукав: под рукавом были БОГ / ЛЮБОВЬ, и выглядели они неважно.

Она посмотрела.

– Спасибо, что сделала, как я просила, – сказала она.

Так это она просила?

– Так это вы источник?

– Кто?

Мне теперь несдобровать?

– Ну, который… то есть…

Она меня перебила.

– Учись вычеркивать свои мысли, – сказала она. – Раздумывать их обратно. Так, едем дальше. Ты – Младеница Николь, о чем тебе, надо полагать, в Канаде уже сообщили.

– Да, только я против, – сказала я. – Мне так не нравится.