Чехол для телефона мне подарила Обри. Она привезла его из Лондона, куда ездила на последнем курсе университета. Это слова Уинстона Черчилля. Обри сказала, что, увидев чехол, сразу подумала обо мне. Я думаю, это одна из самых приятных вещей, которые мне кто-либо когда-либо говорил. Мне нравился мой синий чехол, и я часто повторяла эту цитату.

Мама мотает головой, но миссис Камински уже читает, не поднимая глаз от бумажки:

– «Список вещей, утилизированных по просьбе пациентки Морин Камински. – Она делает глубокий вдох, стараясь сдержать эмоции, и продолжает: – Сапоги кожаные коричневые. Колготки черные. Джинсы синие. Свитер красный. Толстовка темно-красная с эмблемой футбольной команды старшей школы Лагуна-Бич. Зимняя куртка с капюшоном темно-синяя. Тренировочные штаны серые. Носки черные. Носки шерстяные полосатые».

Она замолкает, шмыгает носом, стирает еще одну слезинку, поднимает глаза на маму – всего на мгновение. Она не может заставить себя смотреть на мать, лишившуюся того, что она сама так сильно боялась потерять.

– Пока я не нашла это, – нетвердо говорит она, – я не понимала, что вы сделали.

Мама поджимает губы, так что подбородок выезжает вперед, и я боюсь, как бы она не захлопнула дверь прямо перед лицом миссис Камински. Но она этого не делает. Она стоит совершенно неподвижно, а миссис Камински, сама того не понимая, продолжает ее истязать.

– Простите, что я раньше этого не поняла. Что я только сейчас все осознала. – Она убирает листок и телефон обратно в конверт, тянется мимо мамы и кладет конверт на столик за дверью. Не поднимая глаз, отходит назад. – Спасибо, – шепчет она, хотя ее слова совершенно не передают того, что она на самом деле чувствует.

Мама вымученно кивает ей, и миссис Камински отворачивается, чтобы уйти. Дверь у нее за спиной закрывается, и через мгновение об нее что-то бьется. Миссис Камински оборачивается. Я вижу, что у нее дрожит подбородок, а она понимает, что только что слышала звук от конверта, который мама швырнула в стену.

Папа стоит в полуосвещенной кухне и смотрит, как мама взбегает вверх по лестнице и захлопывает за собой дверь спальни.

Папа с мрачным видом идет к входной двери, поднимает конверт, несет его на кухню, вытаскивает телефон и безуспешно пытается его включить: аккумулятор разряжен.

Папа ставит телефон заряжаться и изучает лежащий в конверте листок бумаги. Он пробегает глазами список, и я вижу, как он медленно вникает в напечатанные на бумаге слова, как на смену любопытству приходит стыд: папа наконец понимает, что пришлось пережить маме, пока он лежал без сознания.

Папа откладывает листок и включает мой телефон. Вместо заставки у меня фотография, на которой я свисаю из пасти гигантского льва – статуи при входе в зоопарк Сан-Диего. Папа сам подсадил меня и отбежал подальше, чтобы сфотографировать, пока я радостно махала ему рукой. Подоспевшие охранники стали требовать, чтобы я слезла, и мы с папой и Озом побежали от них, хохоча во все горло. Фотография вышла бесподобная.

Папа улыбается и снова смотрит на листок бумаги, внимательно перечитывает строчку за строчкой, и я знаю, что он пытается представить себе каждый из перечисленных предметов одежды, угадать, чей он был, мой или Мо.

Он снова берет в руки телефон, открывает папку с фотографиями и просматривает их – сотни и сотни снимков моей замечательной жизни. Горы, леса и реки. Пляжи и океан. Парки, спортивные поля и еще тысячи разных мест, где я побывала. Родные, друзья, товарищи по команде. Смех, веселье, любовь – так много чувств, что, глядя на эти снимки, просто невозможно грустить.

Услышав, как мама выходит из их спальни, папа снимает телефон с зарядки и прячет в карман, сует лист бумаги в конверт, а конверт – поглубже в мусорный бак.

Мама просовывает голову в дверь.

– Поеду поработаю. Я ненадолго, – говорит она, не глядя на него.

Сразу видно, что она врет. Папа делает вид, что не заметил этого. Я не знаю, куда собирается мама, но точно не на работу. Думаю, она поедет куда-нибудь в людное место, где сможет сесть и притвориться такой же, как все, забыть о том, кто она такая на самом деле, сделать вид, что она – та, кем она себе всегда казалась.

Папа подходит к ней, но она отшатывается.

– Ладно, – говорит он. – Я приготовлю ужин.

Она кивает и медленно выходит из дома, а папа, глядя ей вслед, резко вздрагивает. Как только ее машина отъезжает от дома, он идет в гараж.

Он начинает со спортинвентаря: бесцеремонно швыряет в багажник своего джипа все, что принадлежало нам с Озом. Я морщусь как от боли, когда он бросает в общую кучу мой скейтборд, и не могу сдержать слезы, когда он снимает с креплений мою доску для серфинга.

– Пора разгрести этот бардак, – говорит он Бинго.

Тот повсюду ходит за ним, обнюхивает каждый предмет из тех, что папа выбрасывает, и постукивает хвостом, явно узнавая наш с Озом запах.

Просто удивительно, как много люди говорят со своими питомцами, когда их больше никто не слышит. Хлоя без конца треплется с Могучей Финн, папа и мама любят побеседовать с Бинго, а Эрик выбалтывает свои секреты всем без разбора обитателям приюта.

– Надо раздобыть тебе к свадьбе собачий смокинг, – говорит папа. – Раз мне придется расфуфыриться, то и тебе тоже стоит.

Он на миг останавливается, стирает пот со лба, о чем-то вспоминает, касается кармана, в котором лежит мой телефон, но тут же отдергивает руку.

– Да и черт с ним, – говорит он. – Если Обри это порадует, я надену чертов смокинг. – Он сгребает принадлежавшую Озу коллекцию мячиков «Нерф»[6] и бросает их в багажник. – Зуб даю, они быстро обзаведутся потомством. Обри терпением не отличается. Бедняга Бен, он знать не знает, на что подписался.

Теннисная ракетка. Клюшки для гольфа. Велосипед.

– Ясное дело, мы будем помогать с малышом, – говорит он. – Купим кроватку, пеленальный столик, какие-нибудь качельки. Дети такие маленькие, но занимают чертову уйму места.

Я слушаю его и улыбаюсь, зная, что только так он и может жить: ему необходима задача, ответственность, обязанности. Он готов сделать все, чтобы защитить тех, кто выжил. Он понял это благодаря листочку бумаги из конверта, благодаря напечатанным на нем словам. Я чувствую его решимость и слепую любовь, его стремление сделать для Обри все что угодно – даже отпустить нас с Озом.

– Хлоя завела себе очередного дурацкого парня, – говорит папа. – Надеюсь, он будет лучше предыдущего. – Он нерешительно замолкает. – Ай, да ладно, Вэнс не так уж плох. Яйца у него точно есть, тут уж надо отдать ему должное.

Бинго поднимает голову, бьет хвостом по полу. Папа тянется к моей форменной футболке, замирает в нерешительности, крепко сжимает пальцами ткань, но в конце концов заставляет себя разжать руку, бросает футболку на груду уже лежащих в багажнике вещей.