Час спустя мама вваливается в дом и видит, как папа моет посуду, которую использовал, чтобы приготовить куриные крылышки.

– Их больше нет, – говорит мама.

Он не оборачивается, хотя и слышит ее: это понятно по тому, как он резко распрямляет плечи.

– Тебе пора с этим смириться, – говорит мама. – Пока ты не перестанешь без конца ворошить прошлое, мы не сможем двигаться дальше.

Стеклянное блюдо у папы в руках скрипит, когда он изо всех сил прижимает к нему губку для мытья посуды. Мама тяжело вздыхает:

– Если хочешь, я могу выбросить все из гаража.

Папа резко оборачивается, так что из раковины выплескивается вода. Сверкая потемневшими глазами, он говорит:

– Не смей туда заходить. Их больше нет, но они не забыты, а я не собираюсь с этим мириться. Я не ты, я не могу просто взять и забыть о них. И спокойно двигаться куда-то там дальше.

Мама резко отворачивается и уходит, сжимая кулаки, а я вздрагиваю. Пять дней. Ровно столько они продержались, пока все снова не рухнуло.

Сегодня воскресенье, приют закрыт для посетителей. Хлоя и Эрик заняты своей обычной работой – чистят клетки, возятся с животными. Они старательно делают вид, что в том, что они сейчас здесь одни, нет ничего особенного.

Ближе к полудню Хлоя делает первый шаг. Потом она наверняка будет отпираться и говорить, что первым начал Эрик, но на самом деле первой начала она. Эрик ставит к стене какой-то ящик, и тут к нему с игривой улыбкой на лице подходит Хлоя.

– Что? – спрашивает он.

Я со смешанным ужасом и восхищением смотрю, как она без тени стеснения прижимается к нему, так что он пятится и садится на ящик. Тогда она встает у него между коленями и целует его. Похоже, он не слишком опытен, так что поначалу выглядит потрясенным и даже не шевелится. К счастью, он быстро учится: он обхватывает Хлою за талию, притягивает к себе. Он – изголодавшийся путник, нежданно-негаданно попавший на пир: через мгновение он уже буквально пожирает Хлою.

– Помедленнее, – хихикая, говорит она и отстраняется с притворно робкой улыбкой. – У нас весь день впереди.

У меня сердце чуть не выпрыгивает из груди. Я знать не знала, что моя сестра – соблазнительница. Хлоя снимает футболку, под ней обнаруживается темно-синий лифчик. На его фоне Хлоина кожа словно сияет, и Эрик, несмотря на ее предостережение, вновь набрасывается на нее, пожирает ее глазами, губами, а Хлоя восторженно хохочет.

Он с неожиданной силой поднимает ее и встает сам. Она обхватывает ногами его бедра, и он, не отрываясь от ее губ, несет ее к диванчику, притулившемуся у полок с мешками собачьего корма. Он снимает с нее кеды, потом носки. Она напряженно замирает, когда Эрик смотрит на ее ступни, но он этого не замечает. Он видит ее раны, но не обращает на них никакого внимания: он спешит вновь прижаться губами к ее губам.

Мама с папой поссорились уже неделю назад. Семь ночей подряд мама спала не в своей постели, а в бывшей комнате Обри. Но прошлой ночью она решила, что с нее хватит. Она вышла из комнаты Обри в пижамных шортах и тонкой футболке, сквозь которую видны соски, у двери своей спальни остановилась, пригладила волосы и шагнула через порог.

Этим утром родители просыпаются в объятиях друг друга. Мама поворачивается к папе. Почувствовав ее взгляд, он спросонок моргает, и по его лицу расплывается счастливая улыбка. Я смотрю на них и представляю, какими они были, когда только встретились, как они были хороши: наверняка они потрясающе смотрелись вместе, так что все вокруг оборачивались им вслед. Уверена, они были яркой, дерзкой, безупречной парой – в духе Скотта и Зельды Фицджеральд.

В детстве я еще застала отголоски их потрясающей любви: их безграничное влечение друг к другу, их энергию, страсть. По ночам мы с Хлоей слышали за стеной нашей спальни их смех, приглушенные стоны, скрип кровати. Мы зажимали носы, прикрывали рты ладошками и беззвучно хихикали. Наутро мама спускалась по лестнице в папиных семейных трусах и в его же толстовке, а папа улыбался, поглядывая на ее ноги, и выразительно играл бровями. Мама подначивала его: «Папочка сегодня в прекрасном настроении». Если она подходила к нему слишком близко, он не упускал случая ухватить ее за попу. «В замечательном настроении», – прибавлял он, и мама заливалась румянцем. Чем старше мы становились, тем реже прерывался наш сон. Со временем возня за стенкой совсем прекратилась.

Я уже много лет их не слышала. Но прошлой ночью, пока я сидела рядом с Хлоей на своей старой кровати, за стеной вновь послышались отзвуки былой страсти. Хлоя с улыбкой закатила глаза и надела наушники.

Этим утром они – утомленные, безумно влюбленные друг в друга – греются в лучах воспоминаний о прошлой ночи. Мама задумчиво водит пальцами по волоскам у папы на груди, положив голову ему на плечо.

На комоде напротив кровати стоит наша семейная фотография – традиционный рождественский портрет. Мы вшестером, в одинаковых джинсах и черных футболках, сидим на большом камне у океана.

– Энн, – говорит папа.

– М-м?

– Можно я тебе кое-что скажу?

Мамина рука замирает, а сама она словно съеживается, понимая по папиному напряженному голосу, что от его слов чары наверняка сразу развеются. Папа сжимает губы, пристально смотрит на фотографию. А потом закрывает глаза и говорит:

– Иногда я чувствую, что после его смерти мне стало легче.

Папа крепко сжимает веки, словно не веря в то, что сумел сделать это страшное признание, а мама шепчет:

– Тс-с. – Она обнимает его и, приподнявшись, целует в щеку, стирает выкатившуюся у него из глаза слезинку. – Это не значит, что ты недостаточно сильно его любил. Просто он был таким.

Она права. Неважно, как сильно ты любишь такого ребенка, каким был Оз, ты все равно до конца не можешь смириться с тем, как он обращается с твоей собственной жизнью, как он высасывает из нее все соки, оставляет тебя без воздуха, постоянно требует твоего внимания, так что порой ты просто не можешь вдохнуть. Никто из нас не признавался себе в этом, пока он был жив, но мы все это чувствовали.

Папа весь дрожит от горя и чувства вины, которые сдерживал с тех самых пор, когда проснулся в больнице и узнал страшную правду, а мама крепко обнимает его, зная, что лишь она одна способна его понять и простить.

Могучая Финн проводит сегодняшний день в приюте. Хлоя взяла ее с собой в последний раз: этим утром Брут обрел новых хозяев, так что Могучей Финн больше не с кем играть, а сидеть взаперти в клетке она терпеть не может.

Она сердито вопит и беспрерывно мяукает, так что Хлоя в конце концов сдается и выпускает ее. Финн бегает по комнатке кругами, падает, потешно кувыркается и от всей души веселится, гоняясь за пушистым мячиком, который никак не дается ей в лапы. Хлоя сидит за рабочим столом, сверяя расходы приюта за последние дни и делая пометки для ночной смены.