11 мая Мартин Бер, уроженец Нейштатский, говорил во дворце, с дозволения государя, первую лютеранскую проповедь, для господ капитанов, докторов и других Немцев, коим слишком далеко было ходить в Немецкую слободу.

12 мая разнеслась в городе молва, что Димитрий изменил православию; говорили, что он весьма редко посещает Божие храмы, где прежде так часто присутствовал, следует чуждым обычаям, ест нечистую пищу, не выпарившись ходит к обедне, не кладет поклонов пред образом Чудотворца Николая, после свадьбы ни разу со своею поганою женою не мылся в бане, хотя она беспрестанно топится: все убеждало народ, что царь не истинный Димитрий, и что страшная беда грозит отечеству. Так говорили вслух на всех рынках. Двое алебардщиков, схватив одного из таких говорунов, привели его во дворец и донесли государю, какой умысел затеяли изменники.

Димитрий сделался осторожнее, собрал всю гвардию, велел ей быть во дворце безотлучно и приказал допросить возмутителя; но коварные бояре смотрели на бездельника сквозь пальцы и уверили царя, что виновный болтал дерзкие речи от глупости, в пьяном виде, что и трезвый он умнее не бывает; говорили притом, что государь напрасно слушает пустые вести наушников Немцев, и что у него довольно силы для усмирения мятежа, если бы кто-либо его затеял. Эти уверения успокоили бесстрашного героя; он не обратил даже внимания на донесения своих капитанов, которые 13, 14 и 15 мая, уведомляли его о таившейся измене; спрятал их письменные изветы, и сказав: «все это ничего не значит!», оставил из всей гвардии во дворце, по-прежнему, не более 50 воинов, а прочим велел разойтись по домам и ожидать его приказания. Но справедливо говорит пословица: чем менее думаем, тем скорее беда сбывается. Димитрий оправдал изречение св. апостола Павла: «Егда бо рекут мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубите льство». Царь, не веривший ни предзнаменованиям, ни очевидным свидетельствам, был сражен изменниками прежде, нежели успел опомниться.

Ночью на 16 мая, случился такой мороз, какого еще никогда не бывало: все овощи завяли. Это не предвещало ничего доброго.

Наконец 17 мая свершился дьявольский умысел, таившийся в продолжение целого года. В 3 часа по полуночи, когда царь и Польские господа покоились глубоким сном и не успели еще проспаться от вчерашнего похмелья, изменники вдруг ударили во все колокола, коих в каждой церкви по пяти и по шести, в некоторых же по двенадцати, а церквей в Москве по крайней мере три тысячи. Народ взволновался; несколько сот тысяч человек, схватив дубины, ружья, сабли, копья, кто что мог (бешенство их вооружало) устремились ко дворцу с криком: «Кто умерщвляет царя?» «Поляки!» отвечали бояре.

Димитрий, изумленный тревогою, немедленно приказал своему любимцу, Басманову, узнать о причине смятения. Но коварные бояре отвечали вельможе, что им неизвестно, от чего волнуется народ, и что, вероятно, случился где-нибудь пожар. Когда же с громом набатов соединились неистовые крики, достигшие внутренних царских покоев, Димитрий выслал Басманова вторично с повелением удостовериться, точно ли открылся пожар, а сам оставил свое ложе и спешил одеться. Басманов видит весь двор, наполненный людьми вооруженными, и спрашивает: чего они хотят? что значит колокольный звон? Народ завопил: …«Выдай Самозванца; тогда узнаешь ответ наш!»

Не сомневаясь в бунте, Басманов бросился назад, приказал копьеносцам не впускать ни одного человека, а сам в отчаянии прибежал к царю, рвал на себе волосы и говорил ему: «Беда, государь! Народ требует головы твоей! Ты сам виноват: за чем не послушал верных Немцев!» Между тем, один из бояр ворвался, сквозь толпу телохранителей, в царский покой и закричал Димитрию: «Ну, безвременный царь! проспался ли ты? За чем не выходишь к народу и не даешь ему отчета?» Верный Басманов, схватив царский палаш, срубил голову наглецу. Сам Димитрий вышел в переднюю, где были его алебардщики, выхватил меч у Курляндского дворянина Вильгельма Шварцгофа и, грозя им народу, кричал: «я вам не Борис!» Но встреченный выстрелами, спешил удалиться. Басманов, же подошел к толпе бояр и просил их не выдавать государя. Татищев, знатный вельможа, обругал его, как нельзя хуже, и ударил своим длинным ножом так, что он пал мертвый. Бояре бросили его с крыльца, вышиною в 12 сажень. Так погиб за царя этот герой, друг и покровитель Немцев!

Мятежники, ободренные смертью храброго и осторожного мужа, как псы кровожадные, кинулись на телохранителей, требуя выдачи обманщика. Царь снова мнился пред буйною толпою и хотел разогнать ее палашом; но легко ли было одолеть такое множество! Чернь вырубила несколько досок в степе, вломилась в палаты и обезоружила копьеносцев. Димитрий же едва мог убежать во внутренние покои. Немцы заперлись изнутри и стали за дверями.

Устрашенный царь бросил палаш, не говорил ни слова, рвал на себе волосы и потом скрылся в другой комнате. Русские, стреляя в дверь первого покоя, заставили Немцев отойти в сторону: наконец раздробили ее топорами. «О, для чего» говорили между собою алебардщики «мы здесь не все вместе и не имеем ружей! Тогда мы увенчались бы славою и спасли бы царя: это оружие годится только для красы, а не для дела. И он, и мы пропали. Горе женам, детям и друзьям нашим! Их верно уже нет в живых! Горе и царю, отвергшему советы наши! Погибая сам, он губит и нас» Они удалились в другую комнату, куда скрылся Дмитрий и заперли ее; но, видя, что его там нет, бросились в третью, где также его не было.

Царь, между тем, пробежав царицыны покои, достигнул каменного дворца и выскочил от страха в окно, вышиною от земли на 15 сажень; но вся надежда на спасение исчезла, он вывихнул себе ногу. Русские, преследуя его из одной комнаты в другую, напали на телохранителей, стоявших подле царской умывальни, и отняв у них оружие, приставили к ним, столько людей, что лишили их всякого средства к освобождению; причем расспрашивая, куда девался царь, обыскивали дворец и похитили множество сокровищ.

Бояре же и князья вломились к царице; женщины ея обмерли от страха: а сама она спряталась под юбку своей гофмейстерины. «Где царь и царица» воскликнули бояре (имя грубых мужиков было им приличнее)? «Вам лучше должно знать, куда вы девали царя; мы не обязаны его караулить» было ответом. «Непотребные!» закричали бояре, «где… царица ваша?»

«На что же вам царица?» отвечает гофмейстерина. Ей отвечают страшными угрозами. После того, бояре разделили между собою всех девиц, благородных Полек, и отослали их в свои дома, где они через год стали матерями. Гофмейстерину же, толстую старуху, под платьем коей притаилась Марина, бояре оставили в покое, только бранили ее без пощады и требовали непременно, чтобы она призналась, куда скрылась ея царица. «Сего дня рано поутру», сказала гофмейстерина, «мы отправили ее в дом пана воеводы Сендомирского: там она и теперь».

Между тем стрельцы, стоявшие на страже у Чертольских ворот, увидели лежащего государя и, услышав стоны его, спешили помочь ему и хотели отнести его во дворец. Народ, заметив это, уведомил бояр, которые тотчас оставили Гофмейстерину, и бросились с крыльца, в намерении умертвить Димитрия; тщетно стрельцы, им убежденные, старались спасти его; положив на месте одного или двух бояр ружейными выстрелами, они вскоре должны были уступить силе.