Для сего завел превосходных соколов, собак борзых и гончих, а для медвежьей травли Английских догов. Между тем, приказав слить множество пушек и мортир, отправил их в Елец, город стоящий на Татарской границе, намереваясь в следующее лето посетить врагов христианства, Татар и Турок. Узнав о сем предприятии, Татарский хан спешил удалиться в степь из столицы своей, Азова. В Кремле Димитрий построил для себя и будущей супруги своей великолепные палаты. Одним словом, его глаза и уши, руки и ноги, речи и поступки, все доказывало, что он был совсем другой Гектор, воспитанный в доброй школе, много видевший и много испытавший.

Не забывая услуг воеводы Сендомирского и помня свое обещание жениться на дочери его Марине, Димитрий отправил к нему для сватовства, в сентябре 1605 года, государственного канцлера Афанасия Ивановича Власьева, с богатыми для невесты подарками, золотыми цепями, кольцами, деньгами. Вследствие сего, с дозволения его величества короля и государственных чинов Польских, совершилось торжественное обручение. Русские были весьма недовольны таким поступком: давно уже они заметили, что попались в сети обманщика; теперь же, узнав о сватовстве Димитрия на девице племени поганого (т. е. некрещеного, неверного: так величают они всех иноземцев), еще более удостоверились, что царь их был не Русский. Три брата Шуйских, имея тайные сношения с попами и монахами во всем государстве, затеяли свергнуть его с престола; но замысел их заблаговременно открылся.

С тех пор Димитрий, не доверяя князьям и боярам, учредил охранительную стражу из одних Немцев; а в январе 1606 года, назначил ей трех капитанов: старшим из них был Яков Маржерет, родом Француз, человек весьма разумный, хорошо знавший язык Немецкий; дружина его состояла из сотни копьеносцев, вооруженных бердышами с золотым царским гербом; древки, обтянутые красным бархатом, прикрепленным вызолоченными серебряными гвоздями, были увиты серебряною проволокою, украшены серебряными и золотыми кистями. Этой сотне, чрез каждые три месяца, производилось такое жалованье, что воины большею частью могли носить плащи бархатные, обшитые золотым позументом, и вообще одеваться весьма богато. Ливонец Кнутсен был капитаном второй сотни алебардщиков: они имели алебарды с царским гербом по обеим сторонам, и носили кафтаны фиолетового цвета, обшитые красными бархатными снурками; рукава же были из красной камки. Третьим капитаном был Шотландец Алберт Вандеман, прежде называвшийся пан Нотницкий, потому, что он долго жил между Поляками. Его отряд состоял также из сотни алебардщиков, которые оружием не отличались от воинов второй сотни, но исподнее платье и кафтаны их имели зеленую бархатную обшивку, а рукава были из зеленой камки. Все они получая хорошие оклады, немало гордились и поднимали нос. Эта гвардия разделялась на две половины, которые сменялись через сутки, охраняя Димитрия денно и нощно. Господа Москвитяне смотрели на нее весьма неблагосклонно. «Очевидно», говорили они, «что царь нас не любит и нам не верит. Чего же нам ждать, когда приедет из Польши невеста и привезет с собою Поляков? Сколько тогда накопится иноземной сволочи!»

Димитрий вскоре дал новый повод к негодованию народному: он велел осмотреть монастыри, представить ведомость их доходам, оценить их поместья, и, оставив из них только необходимое для содержания праздных монахов, все прочее отобрал в казну на жалованье войску, готовившемуся в поход против врагов христианства; сверх того, принудил Арбатских и Чертольских священников уступить Немцам свои дома, находившиеся вблизи дворца, для того, чтобы в случае надобности иметь под рукою верных телохранителей. «Пора за дело, беда за плечами», думал старший из братьев Шуйских, князь Василий Иванович, и спешил воспользоваться временем: имея в Москве многих сообщников, он составил заговор, коего целью было, до прибытия новых чужеземцев, умертвить царя, со всеми людьми, ему преданными.

Но умысел обнаружился: многие священники и стрельцы, в мучениях пытки, признались, что князь Василий Шуйский был главным всему виновником. Попы отделались одною пыткою; а стрельцов Димитрий отдал на произвол их товарищей, объявив, что только тот будет признан не участвующим в заговоре, кто наложит руку на виновных. Все верные стрельцы бросились на изменников и, подобно псам, растерзали их зубами, в доказательство своей невинности. Начальник же заговора, князь Василий Иванович, по приказанию царя, взять был под стражу, наказан плетьми и осужден на смерть. Его вывели на место казни, между дворцом и каменными лавками; там прочли смертный приговор; палач раздел осужденного, подвел его к плахе, и уже готов был отсечь ему голову, как вдруг увидели бегущего из дворца Немца, который держал в руках царскую грамоту и еще издали кричал палачу: стой! Он объявил, что царь, простив многих изменников, милует и сего преступника для знатного рода его, требуя одного обещания не замышлять новой измены.

Это неуместное милосердие принесло гибельные плоды, как ниже увидим. Гораздо было бы лучше, если бы Димитрий казнил крамольника, уличенного в явной измене; он не думал, что тот, кому даровал жизнь, будет впоследствии виною его злосчастия: ему казалось, что строгое наказание Шуйского отнимет охоту у других к подобным покушениям. И так бесстрашный царь был совершенно спокоен. Коварные князья и бояре старались еще более усыпить его, вели себя скромно, ничего не затевали, ездили с Димитрием на охоту и участвовали во всех его забавах.

В 30 верстах от Москвы, есть обитель Вяземская: царь велел обвести ее ледяною крепостью и прибыл туда с Немецкою гвардиею, двумя отрядами Польской конницы, также со всеми боярами, в намерении показать им искусство осаждать крепости. Конницу расположил в недальнем расстоянии от монастыря; князьям и боярам поручил защищать крепость, назначив одного из них воеводою, а сам, предводительствуя Немцами, пошел на приступ; воинам, вместо оружия, дали снежные комки. В первый день потеха была чудесная. Только Немцы переранили многих бояр, бросая в них, вместе с снегом, каменьями. Знали, чем взять! Царь первый ворвался в крепость; за ним вся гвардия. Торжествуя победу, он говорил коменданту ледяной крепости: «Дай Боже! взять со временем таким же образом и Азов». Потом велел готовиться к новой потехе; между тем, подали пива, меду, и все пили за общее здоровье, это время подходит к царю один боярин и просит его оставить такие забавы «Бояре», говорил он, «весьма сердиты на Немцев, которые осмелились бросать в них каменьями; не забудь, что между князьями и боярами много тебе зложелателей; каждый из них имеет по длинному острому ножу; а у тебя с Немцами одни снежные комки. Не вышло бы худой шутки!» Царь, одумался, прекратил потехи и возвратился в Москву; вскоре узнал он, что бояре в самом деле хотели погубить его с Немцами, распустив, молву, будто бы царь дал приказание Польским всадникам и Немецким телохранителям умертвить вельмож. Честным Немцам и в ум не приходило такое злодейство.

Около сего же времени, Димитрий, получив приятную весть о приближении своей невесты к пределам России, немедленно отправил для её путешествия 15 000 рублей, а Смоленским дворянам предписал встретить ее со всеми спутниками почтительно, угостить как царицу, и проводить до самого Дорогобужа. Такое же приказание послал в Дорогобуж, Вязьму, Царево-Займище, Можайск, повелевая принимать невесту, как его самого. От Смоленской границы вплоть до Кремля исправили дороги; на реках построили мосты, а улицы так чисто вымели, что ни в каком доме не могло быть опрятнее.