Эгиптий ничего не говорит, и на мгновение Автоноя прерывает свою мелодию. Медон смотрит на каждого по очереди, в его глазах зажигается неверие, и он восклицает:

– Она думает, что Клитемнестра все еще здесь! Зачем еще ей было оставаться здесь, когда брат отплыл?

– Перстень, доказательство, у нее перед глазами… – начинает Эгиптий, и Медон поднимает ладони.

– Я знаю, знаю. Это кажется глупостью. Клитемнестра сбежала. Но им надо убить кого-нибудь. Орест не может быть царем в Микенах, пока не отмщен его отец.

Медон не смотрит на Пенелопу, говоря это, но глаза Эгиптия на миг обращаются на нее. Конечно, лучше всего, чтобы Орест убил Клитемнестру, но, если не получится, сгодится ли ее двоюродная сестра, если сказать, что эта двоюродная сестра помогла ей сбежать?

Пенелопа напевает мелодию, похожую на ту, что подбирает Автоноя, словно вспоминает песню, слышанную в детстве.

Потом Эгиптий говорит:

– Надо обсудить вопрос с наемниками, – и для разнообразия все присутствующие рады перемене темы. – Ясно, что нам нужны воины, чтобы защищать архипелаг. Нападение на хутор Лаэрта доказывает это.

– Кто будет им платить?

– Да перестаньте, все же знают, что Автолик подарил Одиссею сокровища, что где-то скрыто золото…

– «Скрыто золото» – и ты туда же. Неужели ты правда думаешь…

– А как еще она платит за все? Пиры, женихи? Она сказала, что оружейная пуста, но Пейсенору удалось вооружить ополчение…

– Рыба, шерсть, масло, янтарь и олово. – Голос Пенелопы все еще как бы вплетен в мелодию служанки, словно легкий ветер шелестит в комнате. – У нас очень мало что водится в избытке, но у нас много рыбы, овец, коз и оливковых деревьев. Конечно, их много по всей Греции, но мы еще и обрабатываем – не сырая шерсть, а тонкая нить, спряденная женщинами и превращенная в отличную пряжу, которую можно чуть дороже продать некоторым купцам из Пилоса. Не просто масло, а самое лучшее масло, легкое и благовонное, оно нравится многим богатым домам на Колхиде. Нить и масло качеством похуже мы продаем на внутреннем рынке, поскольку Итаку проще удовлетворить более простым продуктом, чем наших соседей на Большой земле. А что касается янтаря и олова – я по заоблачной цене продаю купцам сквашенную рыбу и пресную воду, которые нужны им для путешествия на юг, и покупаю у них за бесценок олово и янтарь, которые они привозят из северных лесов. Когда они плывут обратно, я иногда покупаю у них лен, золото, редкое дерево, специи, медь и благовония, которые приносят прекрасную прибыль, будучи отправленными в Спарту и Аргос. Таким образом я сполна пользуюсь морем и торговлей с востоком. Так я и кормлю женихов. Это действительно очень просто.

Все молчат. Поэтам не придет в голову петь об эротических желаниях женщин, но еще меньше – поверьте мне – им пришло бы в голову услаждать благородное собрание хоть одним аккордом, посвященным цене на рыбу. Конечно, все советники Одиссея знают, что торговля идет, но говорить о ней прилюдно? Исключено! Это то, что делают их доверенные рабы, в худшем случае – жены. Великие мужи Итаки очень заняты достойными поэзии предприятиями: например, проигрывают битвы и воруют чужих любовниц. На самом деле Пенелопа сейчас выбила их из колеи не меньше, чем если бы встала и заявила: «А еще примерно раз в месяц у меня идет кровь из причинного места, и я засмеялась, когда впервые увидела пипиську Одиссея».

Эгиптий, по-видимому, не в состоянии обработать в голове это мгновение, и он выпаливает:

– А как же сокровища Одиссея?

– Их больше нет, увы. Все потрачено.

– Как это возможно? – вскрикивает он. – За чем же, как не за сокровищами, приходят женихи?

Пенелопа моргает – дважды, трижды – и в первый раз, кажется, смотрит ему в глаза.

– Я ведь только что сказала. Потому что я продаю по заоблачной цене товары, купленные у торговцев из западных морей. Если люди хотят верить, что я кормлю женихов за счет какого-то дара двадцатилетней давности, врученного полубогом, умело ворующим коров, то пусть верят. Но, как мне кажется, я очень четко разъяснила, почему важно покупать дешевле и продавать дороже.

Автоноя не смеется. Она с годами научилась лучше подавлять свое веселье. Наконец Медон прокашливается.

– Может, нам надо… сделать перерыв, – говорит он задумчиво. – Я еще поспрашиваю о микенцах, и, может быть, Пейсенор… может быть, Эгиптий смогли бы разъяснить вопрос с наемниками и насколько мы не можем их себе позволить. Да? Да. Всем спасибо.

Пейсенор уходит только тогда, когда Эгиптий трогает его за руку, побуждая двигаться.

Эгиптий бросает взгляд через плечо, а Медон продолжает стоять перед Пенелопой, улыбаясь одними губами. Он ждет, чтобы закрылась дверь, а потом поворачивается к царице и спрашивает:

– Клитемнестра на Итаке?

Автоноя выпускает из рук свою музыку. Пенелопа бросает на нее взгляд, кивает ей. Автоноя бежит к выходу, выскальзывает в галерею и становится рядом с дверью, защищая ее от глаз и ушей, которые могли бы помешать. Эос и Пенелопа остаются и без всякого притворства смотрят прямо на Медона.

– Если бы она была здесь, – произносит наконец Пенелопа, – то явилась бы сюда без моей помощи.

Медон шипит в отчаянии и хватается за голову.

– Она здесь?!

– Я этого не сказала…

– Где она? Ты ее прячешь? Скажи мне, что она не во дворце!

– Я со всей ответственностью заявляю, что моей сестры нет во дворце.

– А Электра знает? Боги всемогущие, если она выяснит…

– Она явно что-то подозревает. Да, подозревает. Если бы она полностью поверила в историю с перстнем…

– Ну конечно, это твоя придумка, – стонет Медон, хватаясь за стол, как будто ему стало дурно. – Вся эта история с гонцами, Закинфом и… Ну конечно, ты это придумала. Что ты наделала?

– Я попыталась направить их на Гирию, – вздыхает она. – И оттуда, как я надеялась, домой с пустыми руками.

– Ты же знаешь, что они не уйдут с пустыми руками! Им нужна чья-то смерть!

– Я пыталась выиграть время.

– Время для того, чтобы Электра всюду совала нос! Время для того, чтобы они решили, что Итака – их враг? Во имя Зевса, о чем ты думала?!

– Я думала, что Электра поверит, – резко отвечает она, повышая голос, потом поспешно понижает его, увидев, как взгляд Эос невольно обращается к двери, и рычит сквозь зубы: – Я думала, что они уедут, и Клитемнестра уберется, и мы вернемся к нашей обычной, родной, суровой и беспросветной действительности!

Медон качает головой, сильнее вцепляется в стол, выпрямляется, открывает рот, не может найти слов, снова оседает.

– Нас всех ждет жуткая, жуткая смерть, – заключает он.

– Спасибо, советник, за такой мудрый совет.

– Что теперь будешь делать?

– Не знаю. Я не рассчитывала, что Электра останется так надолго или что ее люди с таким воодушевлением будут исполнять свои обязанности. Я что-нибудь придумаю. Она не может остаться здесь навсегда.

Медон кивает, хотя он и не согласен: немой жест человека, который увидел неизбежность и принимает ее без удовольствия.

– А