Он приходит в себя только в шаге от ублюдка и в двух — от восстанавливающейся после удара мышки.

Мышки, держащейся за голову.

Мышки, губы которой изгибаются в улыбке сквозь боль.

Мышки, на которую эта мразь подняла руку.

— А сам ты жить хочешь, долбоеб?

Эмиль ловит в очередной раз занесенную для удара руку недоумка и с силой заламывает её противнику за спину. Будь на его месте коп — он бы поберег сухожилия заламываемого, у Эмиля такой необходимости не было.

У ушлепка не остается сил держать Настю — он глухо воет, когда его с размаху приземляют мордой об капот его же тачки.

— Мужик, отъебись, это моя жена, — жалобно скулит урод, пытаясь вывернуться, — изменяет, тварь, я её учу маленько.

— А, — губы Эмиля скалятся в жутковатой улыбке, — так ты её муж? Что ж ты сразу не сказал?

Он освобождает руку из захвата, отпускает противника на волю — тот будто бы даже обнадеженно встряхивается, а потом…

Чистый кайф — вминать кулак в челюсть этого урода, решившего, что у него есть право причинять боль мышке Эмиля Бруха.

Мудак летит на асфальт и слабо шевелится, пытаясь встать.

— Лежать, мразь, — Эмиль наступает противнику на грудь, прижимая его к земле, — так и полежишь, пока ваши полицаи не приедут.

— Вы-вызвать? — нервно выдыхает Настя, и Эмиль наконец находит в себе силы, чтобы бросить на неё взгляд. Рядом с виском наливается шишка, на скуле медленно наливается чернотой синяк — об машину она крепко ударилась.

Вот что бывает с мышкой, если выпустишь её из виду.

Шагнуть бы к ней, обнять, утешить — да нельзя дать уползти этой мерзости.

— Сначала позвони Змею, — хрипло произносит Эмиль, с силой сжимая и разжимая пылающий и жаждущий продолжения драки кулак, — пусть вынесет тебе лед и поможет мне приглядеть за этой гнидой. И, конечно, вызывай. Или ты хочешь, чтобы эта шваль ушла безнаказанной?

Она зло кривит губы и качает головой. Вот так, мышка, так и надо!

Это, конечно, чревато неприятностями и для Эмиля, обвинение может прийти и от пострадавшего от его рук. Но разбираться с Эмилем будут уже на родине, а там ничего кроме штрафа ему не грозит. Ну, может, потом с визой в Россию будут проблемы. Но вряд ли критичные.

А вот эта тварь пусть за свои побои ответит.

— Кто ты вообще? — воет прижатый к асфальту ушлепок. — Какого хрена ты лезешь в чужие дела?

У мышки подрагивают губы. Язвительно подрагивают. Судя по всему, она сейчас вполне способна сдать их связь с Эмилем, да еще и не скрыть, что она была несколько более пикантной, чем это могло бы быть, если бы они просто переспали.

Эмиль качает подбородком, запрещая для неё такие откровения.

Сама же потом пожалеет. Врагам такие козыри давать нельзя.

— Я — твоя смерть, урод, — Эмиль опускает взгляд на поверженного противника, — и вот что я тебе скажу до приезда легавых. Если я тебя еще раз увижу рядом с ней — на свои ноги ты больше не встанешь. Я уже два раза в своей жизни ломал позвоночник. Третьим будешь. Понял?

Враг мелко трясет головой, как будто с ним случился припадок эпилепсии.

Змей не обманывает ожиданий — вылетает уже спустя три минуты после звонка. Не один — в компании чем-то неуловимо похожего на Настю мужика.

— Не стоит, — Эмиль замечает вспыхнувшее в глазах старого друга кровавое пламя, — он и так отправится к копам через больницу. После тебя — маршрут закончится в морге. Никому это не нужно.

Принять эту мысль Эрику оказывается непросто. Он отходит к Насте, отдает ей принесенное с собой полотенце.

Глядеть, как пальцы Змея по собственнически касаются её лица, как именно Эрик прижимает мышку к себе, успокаивая — равносильно капающему на голую кожу свинцу. Проплавляет до кости.

На этом месте мог бы быть Эмиль. Именно он мог невесомо целовать мышку в избежавший удара висок, именно он мог стискивать хрупкую девушку в своих руках, успокаивая, лелея, беря под свою защиту.

Если бы он от неё не ушел.

— Маме нужно сказать.

Я отрываю от до сих пылающей щеки полотенце со льдом, как и папа — кошусь в сторону Назарова, которого явившаяся чуть пораньше на Скорой медичка уже привела в сидячее состояние, и теперь его грузят в полицейский бобик. На меня он не смотрит. Пару раз я натыкалась на его взгляд в мою сторону, но Дэнчик тут же зеленел и прятал глаза.

— Только не сегодня, ладно, пап? — я слабо морщусь и прижимаю лед к коже. Черт, как невовремя. Съемки уже через десять дней, что если режиссер психанет и пошлет меня, ввязавшуюся в драку, далеко и надолго?

Не хочется терять контракт — за него должны неплохо заплатить.

Не хочется и подводить Эрика.

Он как раз отошел, попытаться сдвинуть съемки хоть еще на пару дней — выиграть моей пострадавшей физиономии чуть-чуть времени на зажить.

— Не тяни с этим, лягушонок, — ворчит папа, а сам снова поглядывает вслед Дэну и кровожадно ухмыляется, — иногда даже в бога верить хочется. Настигла же карма этого мудилу.

Папа…

Смеющийся в глазах, суровый — в сведенных над переносицей бровях. А усы-то подрагивают, будто в них прячутся смешинки.

Двор медленно пустеет. Увозят Назарова «на пятнадцать суток», подробно мне объяснив, куда именно мне надо будет занести взятую от травматолога справку о полученных побоях. Захлопывает свой чемоданчик и медсестра, умудрившаяся даже брызнуть Эмилю на сбитые костяшки спреем-пластырем.

— Ох-хо, — папа косится на часы и хлопает себя по лбу, — твоя мать меня расстреляет, Настасья, но я хотя бы принесу ей весть, что ты жива. Я умру, но ты запомни меня молодым.

— Не говори об этом, ладно? — я неловко касаюсь пальцами синяка на скуле. — Я лучше сама. Может, так она меня не будет отговаривать с разводом?

— Не затягивай, — папа чуть покачивает головой, — и не бойся. Твое решение мама примет. А уж если ты ей привезешь кого-нибудь, кого она может накормить варениками — она тебя вообще быстро простит. Ей сейчас скучно, со сломанной-то ногой.

Он обнимает меня на прощанье, чмокает в макушку. Наверное, даже в мои сорок лет он будет это делать…

Я не двигаюсь с места, глядя как папа бодрым шагом выходит в арку из алинкиного двора.

С ума сойти, как все завернулось.

Мои плечи обвивают крепкие руки Змея, покрытые бронзовым, таким итальянским загаром, будто он — любимый внебрачный сын солнца, которое никак не может насмотреться на свое чадо.

— Ну как дела? — я спрашиваю, лелея смутные надежды.

— Режиссер согласен на смещение съемок на два дня, но требует, чтобы я подготовил тебе дублершу, — Эрик тихонько вздыхает и стискивает меня крепче, —  Тебя совершенно нельзя выпускать из дома одну, моя Змейка. Ты умудряешься найти приключений в пятнадцати метрах от дома.