Комната сразу стала чище, и в ней как будто стало больше воздуха. И больше пустоты – совсем как у меня внутри. Я чувствовала, что моя душа опустела, остались лишь сожаления. Вот их было с избытком.

Но тут же идея поднялась пузырем из мрачных глубин депрессии, куда я погрузилась. Я вдруг поняла, благодаря чему я почувствую себя гораздо, гораздо лучше. Я точно знала, что мне делать.

Я схватила телефон – нужно было немедленно сделать важный звонок.

Я изучала свое лицо в зеркале ванной комнаты, пока чистила зубы. Глаза у меня казались немного припухшими в бледном свете раннего утра, но не так уж сильно, учитывая, что я почти не спала. Большую часть ночи я потратила на телефонные звонки, укладывание вещей в чемоданы и ссоры с родителями.

Они меня убеждали, что мои планы – одно безрассудство, что я ставлю на карту обеспеченное будущее ради рискованной авантюры, преследую романтическую девичью мечту. Мама умоляла меня не уезжать, папа предположил, что я повредилась рассудком, но они больше ничего не могли со мной поделать – разве что запереть на замок в моей комнате. Быть восемнадцатилетней кое-что значит в этой жизни. Пришло для меня время встать на свои ноги, принимать независимые решения, выбирать собственную дорогу в жизни.

Я в последний раз проверила упакованные вещи, с трудом застегнула молнию на чемодане, обвела долгим прощальным взглядом свою комнату и поспешила вниз.

– Мам, пап! – позвала я, мечтая свалить отсюда как можно скорее.

Они настояли на том, чтобы лично отвезти меня вместе с вещами, хотя Зеб добровольно вызвался это сделать, когда я сообщила ему о своем решении. Он меня поддерживал больше, чем мои предки.

– Мы всегда больше жалеем о несделанном, чем о том, что сделали, – изрек он. Мудрый парень.

Пока мы ехали по практически пустынным в воскресное утро улицам Кейптауна, папа спросил меня:

– Есть ли хоть что-то, что мы можем сказать, чтобы ты переменила свое решение, Розмари?

– Нет.

– Может быть, в конце концов, это не так уж плохо, – сказала мама. – Веселье, приключения, совершенно иной мир.

– Ты наслушалась россказней моей матушки, Салли, – возразил папа сварливо.

После этого мы ехали в молчании, пока не добрались до отеля «Кейп Маджести». Папа припарковался на стоянке такси, прямо рядом с воротами, чтобы подождать меня.

– Ты уверена, что хочешь это сделать, дорогая? – наверное, уже в сотый раз спросила мама.

– Да, мам.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил папа.

– Нет, пап.

– Удачи, Роми! – прокричала мне вслед мама, когда я уже удалялась.

– Еще не поздно изменить свое решение! – прокричал мне вдогонку папа.

В лобби отеля было почти пусто, если не считать уборщика с полотером, доводящего до совершенства чистоту мраморного пола. Я остановилась на миг, чтобы проверить, хочу ли я по-прежнему это сделать.

Да, хочу. И не хочу. Но почти точно – хочу.

Я подбежала к стойке ресепшена, положила на нее большой пухлый конверт и сказала клерку за конторкой:

– Я хотела бы оставить посылку для мистера Раша, пожалуйста.

– У нас нет гостей, которые бы остановились под этим именем, – сказал он автоматически.

Я подозревала, что это может случиться, и поэтому не запечатала конверт. Я выудила оттуда свой бейджик и протянула его клерку, чтобы тот его изучил.

– Я его личный помощник. Проследите за тем, чтобы это отдали ему в руки.

Когда тот кивнул, я вернула в раздутый конверт бейджик, оторвала защитную полосу и заклеила конверт вместе со всем содержимым: пластиковой картой-ключом от пентхауса Логана; письмом с заявлением об увольнении по собственному желанию, адресованным Силле Свитч; прелестным ожерельем и браслетом с подвесками, что Логан мне подарил; и моим письмом к нему, в котором я просила прощения за все ужасные слова, что ему наговорила, и пыталась объяснить свои чувства и принятое мною решение.

Клерк на ресепшене взял конверт, и я повернулась, чтобы уйти. Сердце болезненно ныло у меня в груди. Неужели всего шесть недель прошло с тех пор, как я привела сюда Логана после того, как выловила его из океана? Я гораздо старше девочки, какой была тогда.

Я шла через лобби, где вчера высказала в глаза репортеру свое мнение о нем.

– Так вы хотите, чтобы я рассказала вам все, что знаю, не так ли? Конечно. Еще бы. С превеликим удовольствием! – кричала я. – Я знаю, что вы грязный репортеришка, что питается отбросами и дерьмом, разрушающими чужие жизни, пародия на журналиста! Я знаю, что мне больше нечего сказать вам. А теперь прочь с дороги, пока я не избила вас и не растоптала ваше тщедушное тело. Я сейчас в таком состоянии, что на все способна!

Пылая от гнева, я прошла прямо в женский туалет, порвала письмо Пибоди, что он прислал из тюрьмы, а также распечатки старых статей на мельчайшие кусочки и смыла их в унитаз. Я проследила за тем, чтобы не осталось ни малейших доказательств, и мой гнев смыло вместе с этими обрывками.

Теперь, когда я вышла из отеля, я чувствовала главным образом мучительную печаль, что тяжко придавила меня. Но был также и слабый проблеск надежды. Я еще долго буду чувствовать себя самым отвратительным образом. Зачеркнуть это. Я буду чувствовать себя несчастной – мучиться с разбитым сердцем и хандрить – еще очень-очень долго. Но, как сказала бы Нана, если бы она была здесь, от сердечной боли не умирают.

Папа завел машину, как только я забралась внутрь.

– Ладно, следующая остановка – Красный Крест, – объявила я ему.

– Красный Крест?

– У них снаружи выставлен огромный контейнер, куда можно положить одежду, которую хочешь отдать на благотворительность. И у меня есть туфли, которые мне совершенно не подходят и которые мне точно больше не понадобятся.

Когда мы доехали до пункта приема вещей, я зашвырнула туфли, пару за парой, в спускной желоб, который вел на склад одежды: убийственно высокие шпильки, что я носила в свой первый рабочий день, черные шпильки, что я надевала на вечеринку в честь дня рождения Бритни, в ту ночь, когда совершенно потеряла свой голос, сандалии с ремешками, что я надевала только вчера на свидание с Логаном. Я мрачно усмехнулась, посмотрев на крепкие, водонепроницаемые кроссовки, что были на мне сейчас. Не элегантные, не модные, но комфортные и отвечающие своим целям.

Повинуясь порыву, я крутанулась вокруг себя и ударила по желобу приемом из карате, захлопнув отверстие приемника с таким громким стуком, что спугнула рыщущих в поисках пищи чаек, и они взлетели всей стаей, выражая свои визгливые протесты, в небеса.

– Вот так, – сказала я твердо, когда вернулась в машину. – Следующая остановка пристань. И вдави педаль в пол, пап, мне нужно успеть на этот корабль!