– Мне чертовски стыдно, что он начал мне нравиться. Он не оценил того, какую девушку повстречал. Ему нужно разобраться в себе, что для него важно, а что нет, – сказал Зеб преданно, когда я в конце концов перестала рыдать, а только хлюпала носом и стала как-то странно икать.

Но он также добавил:

– И уж извини, что говорю это, Роми, но тебе тоже стоит немного повзрослеть.

Чувствуя легкую тошноту от цистерны выпитого чая с сахаром и столкновения с реальным миром, я поехала домой. Когда я вошла в дом, он показался мне немного странным – слишком маленьким, другим в каком-то неуловимом смысле.

Однажды, когда я еще училась в предпоследнем классе старшей школы, я пришла проведать своего учителя начальной школы, и у меня возникло сюрреалистическое ощущение от посещения места, которое было мне знакомо до мельчайших деталей – и в то же время будто оказалось совершенно незнакомым. Лестницы, которые были когда-то такими высокими и широкими, казались теперь узкими, ступеньки – слишком узкими, и их было чересчур мало. Учителя, которые в моих воспоминаниях неясно вырисовывались огромными, теперь были ниже меня ростом и казались слишком юными, а раковины и унитазы в туалете для девочек были слишком низкими и кукольными, чтобы там было удобно. Все было другим, чуждым. Разумеется, в самой школе ничего не изменилось – изменилась я. Я выросла и больше не подходила для этого места.

Теперь то же самое чувство охватило меня, когда я пришла домой. Словно я смотрела на свой мир новыми глазами.

Я вспомнила, как Силла – проклятая ящероподобная ведьма! – говорила мне о том, что работа в кино вырвет меня из реальной жизни, и вздохнула. Будет безумно тяжело возвращаться из мира любви, страсти и волшебства к бездушной работе на каникулах среди академического или офисного планктона. Я вынырнула на поверхность своей жизни, огляделась по сторонам и вкусила любви и приключений, но теперь я нырнула обратно на дно морское. Я собираюсь остепениться, совсем как мои сестры, что сделали это до меня. Может быть, я еще хуже их: они-то, по крайней мере, сами делали свой выбор в жизни, а я была ведомой, основывала свои решения на планах и действиях других.

– Мне показалось, я слышала, как хлопнула входная дверь. – Мама вышла в прихожую, по пятам за нею шел отец. Как только они меня увидели, они тут же поняли, что что-то случилось. – Что такое, любовь моя, что произошло?

Их лица – не те лица – стали очень встревоженными.

– Все кончено, – сказала я. – С Логаном, с кино – все кончено.

– Моя бедная девочка, – отозвалась мама.

– Что он?.. Что этот парень тебе сделал? – завопил папа.

– Он ничего не сделал, о’кей? У нас просто ничего не вышло – ничего и не могло выйти. Ты был прав. Ты доволен?

– Как мы можем быть довольны, когда ты так расстроена? Мы никогда не хотели для тебя таких страданий, – сказала мама.

– Вот от этого-то я и пытался тебя защитить, Розмари. Я тебе говорил…

– Пап, хочешь верь, хочешь не верь, но если ты еще раз скажешь: «Я тебе говорил», я за себя не отвечаю – за то, что скажу или сделаю.

Я покончила с замалчиванием своего мнения.

Что-то такое было в моем выражении лица, что остановило его, поскольку он, не прибавив больше ни слова, отступил в сторону и позволил мне пробежать наверх в свою спальню. Нана была там через пару минут.

– Я слышала все. Ох, моя дорогая, моя дорогая, – сказала она, заключая меня в объятия, прижимая к своей груди, что пахла сладкими духами. Не те руки, не тот запах.

– Лучше любить и потерять, чем никогда не испытывать любви.

Я стиснула зубы. Я горячо люблю Нану и не хочу грубить ей, но мне не вынести больше ни советов, ни проявлений любви.

– Не имеет значения, – утешала она меня. – Сейчас ты со мной не согласишься, но твое сердце исцелится. И потом, в конце концов, в море еще полным-полно привлекательных рыб.

– Не хочу я других рыб – я хочу Логана! – плакала я, вплотную подойдя к опасной грани, когда могла снова сорваться на крик. – Но я не могу получить его. Я не пришлась ко двору в его мире. И теперь я больше не соответствую собственному привычному миру. Я изменилась.

– Конечно, ты изменилась. Жизнь нас меняет, любовь нас меняет! И ты жила и любила со страстью. Когда я сбежала из дома, я была чуть-чуть младше, чем ты, дорогая, и было великое множество джентльменов, кто предлагал мне… э-э… комнату. Но я им всем наотрез отказала. Я хотела пожить одна – одна! – какое-то время, хотя бы совсем немножко, чтобы узнать, кто я на самом деле, когда я не чья-то дочь, или сестра, или возлюбленная. И я рада, что так поступила, потому что я повзрослела и узнала ужасно много о себе самой. И также, к сожалению, о привычках, заложенных в меня воспитанием, и о фактической неистребимости тараканов в съемном жилье.

– Нана, ты знаешь, что я обожаю твои истории, но сейчас? Ты серьезно? – Я бросилась на кровать, пытаясь сморгнуть слезы, но куда бы я ни посмотрела, все напоминало о нем.

– Я путано пытаюсь тебе сказать вот что: ты должна найти свою собственную среду.

Хм. Мою собственную среду. Я-то думала, что эта среда – та же, что и у Логана. Но, возможно, нет.

Нана подошла ко мне, нагнулась и поцеловала меня в щеку.

– Теперь тебе надо немного поспать: я давно заметила, что разбитое сердце – ужасно утомительное состояние! Я приду навестить тебя утром, и мы с тобой отправимся на шопинг. Свободная трата денег всегда и неизменно поднимает мне настроение, и, боже мой, – она мельком взглянула на мой календарь с дельфинами, – уже пятнадцатое. Всего лишь десять дней осталось на покупки до Рождества!

Нана вышла, а я стала осматривать свою спальню. Этот дом определенно больше не был моей средой, если вообще когда-нибудь ею был. Моя комната теперь казалась мне детской и глупой, украшенной воспоминаниями о глупых, разбитых мечтах.

Я спрыгнула с кровати, подлетела к постерам Логана и стала сдирать их со стен и рвать на мелкие кусочки, что вскоре усеяли весь пол, как конфетти. Лобстер залаяла и попыталась схватить их зубами.

– Поди прочь! Вон! – прикрикнула я на нее и сразу почувствовала себя виноватой, когда она выскользнула из комнаты с поджатым хвостом. Теперь мне было хорошо знакомо это чувство.

Я схватила маленькую фигурку Чейза Фальконера, оторвала ее от ленты и запустила в дальнюю стену. Фигурка пролетела через всю комнату, ударилась о стену и упала прямо в мусорку – прекрасный бросок прямо в корзину, сделанный девушкой с разбитым сердцем. Я распахнула свой платяной шкаф, содрала постер с дверцы и затоптала его ногами. Затем содрала постеры с китами и протестными надписями, комкала их и кидала в мусорку, где уже лежали обрывки постеров и фигурка Зверя. Затем туда же полетел календарь – то был дерьмовый конец года, что принес мне одни разочарования, а в будущем меня ничего не ожидало. Я содрала последний постер – фотографию величественной «Сиренки» – и смяла ее в большой ком.